РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Когда церковь такое превращение испытала, некоторые слои бедноты не могли отнестись к этому равнодушно, и если часть ее плелась, как

стадо за пастырем и притом за дурным пастырем, то верхи низов, беднота городов, которая была более развита, чем беднота крестьянская, протестовала и протестовала разнообразно. Я указал уже на образование сект, из которых некоторые дошли до переоценки всех ценностей, до объявления бога, прославляемого господами, чертом, а ихнего черта — угнетенным богом бедных, который придет когда–то, чтобы сделать мир справедливым. Я указал на то, что церковь католическая пошла навстречу этому движению и уступила в том смысле, что создала некоторые монашеские ордена, которые аскетизм, присущий бедноте, себе присвоили. В России, в ответ на ересь стригольников[127]

и жидовствующих[128]

, церковь ответила усилением строгости монашеского режима, и хоть один схимник на сто монахов и тысячу попов должен был уравновесить счет за все тунеядство, паразитство и праздность огромного числа официальных представителей церкви.

В XVI столетии разразилось новое колоссальное движение. Северные европейские страны получили христианство из Рима, и Рим, переставший быть государственно–могущественным, превратился в официального носителя церковности, в опору, регулярную, признанную законом, — опору всякой власти вообще. Для Германии, включая сюда Австрию, в значительной степени для Франции и Англии этот римский папа был чужеземным священником, который тем не менее претендовал на огромную власть в их внутренней жизни. Они называли его сторонников ультрамонтанами, т. е. загорными, которые центр христианской церкви считают существующим за горами, за Альпами, в Италии. Им противопоставлялись национальные движения Англии, Франции и Германии, которые стремились к тому, чтобы иметь свою национальную церковь, на которую могло бы опираться их национальное единство.

Империя к XVI веку давно уже перестала иметь римский характер, империя сделалась священной Римско–Германской империей. Германские вожди, — тот или иной германский король, — франкский ли, вышедший из того племени, которое завоевало Францию и дало ей теперешнее название, или габсбургский, австрийский герцог, или какой–нибудь другой, — рукополагались, венцы на них возлагались руками пап, и они считались после этого императорами всей Европы, так сказать, всего мира: да будет единая духовная глава — папа и единая мирская глава — император. Между ними, конечно, происходила борьба. Папа говорил: «Ты, император, являешься моим помазанником и должен исполнять мою волю». А император говорил: «Я — господин, я — настоящая власть, а ты только жрец; если я захочу, то я могу преспокойно показать тебе всю силу настоящего реального меча». И были разные моменты в этом отношении. Гогенштауфены, например Фридрих II, не признавали папу нисколько, относились к нему совершенно пренебрежительно. Но это не всегда удавалось, и, например, император Генрих IV[129] вынужден был идти в Каноссу (это слово до сих пор сохранилось со смыслом униженной сдачи победителю), в рубище и власянице, стоять у окна дворца маркграфини Матильды и выпрашивать прощения у папы Григория VII, который своими буллами и проклятиями довел до того, что от него отшатнулись все подданные. Шла борьба между светским мечом и духовным, но эта борьба была из тех, о которых говорят — милые бранятся, только тешатся. Мало того, протесты со стороны того мира, который раздирался когтями, с одной стороны — папскими, а с другой стороны — императорскими, заставили сейчас же эти вершины слиться в одну вершину одной массивной пирамиды, которая навалилась на мир и от которой хрустели косточки у всех народов.

Тем не менее, отдельные народы стали формулировать свои сепаратные программы. Возьмем самые крупные из таких народов — Англию, Францию, Германию.