РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Вот как бы я тогда ответил. Но гр. Введенский захотел быть до такой степени оригинальным, что изолировал себя от всех христиан: Толстого оттолкнул в одну сторону, папу Льва XIII — в другую и — не знаю, с кем он остался? Много ли останется таких священников, которые пойдут вслед за гр. Введенским до тех пор, до которых он дошел (а я сейчас точно определю — до каких пор). Затем, попрошу гр. Введенского сказать, сделает ли он еще следующий шаг или нет? Это интересно: до какого шага дошел Введенский? Он говорит: «оставив в стороне другие грани христианства и беря грань социальную, я, митрополит Введенский, утверждаю, что Христос, призывая людей к человеческой жизни, на самом деле призывал к братству и равенству; что он не только призывал, но был величайшим активистом, т. е. готов был взяться за любое оружие, чтобы как можно скорее осуществить эту цель». Правда, таким оружием он считал легионы ангелов и другие не совсем весомые предметы, но, тем не менее, он хотел борьбы, и в одном случае взял да — ". же бич и хлестал им по физиономии каких–то мелких буржуа в «храме отца своего».

Мы спрашиваем, считает ли гр. Введенский для настоящего времени, в которое он живет, долгом каждого подлинного христианского активиста заявить, что действительно надо стремиться к установлению братства на земле и марксистские пути к этому, пути революции и коммунистической реформы хозяйства, признать единственно правильными и для всякого христианина обязательными?

Если бы гр. Введенский это признал, то я сказал бы, что по первому пункту, по которому мы спорим сегодня, можно спор. прекратить за согласием одной стороны с другой, а что рядом с этим есть еще дополнительные пункты, дальнейшие христианские построения, о которых мы стали бы говорить завтра, но я боюсь, что мало кто из священников пойдет за гр. Введенским, если он сделает этот решительный шаг. Но я думаю, что и он уклонится от этого под разными предлогами; может быть, найдет другой путь, который сведется опять–таки к «легионам ангелов», к тому, что надо свою душу и души других укрощать. Все–таки, в конце концов, Христос сказал: «Я царь, только царство мое не от мира сего». И поэтому каждый раз можно всякого высокопочтенного христианина ловить на том, что он слишком близко подходит к воинствующему социализму и говорит: «да я же с вами»; а потом он говорит: «впрочем, я не от мира сего, для меня это не важно», и все падает и рушится. Гр. Введенский сказал, что мы, сами того не сознавая, — христиане. Мы, говорил он, не чувствуем, что мы дышим воздухом, так же мы не чувствуем, что мы дышим христианством. Сравнение, может быть, и удачное, но для христианства убийственное. Если я дышу какой–нибудь истиной, то эта истина должна как–то отражаться на самом моем существе, она должна меня к чему–то обязывать. Но здесь, вероятно, есть люди здоровые, есть люди больные, есть, может быть, и чахоточные люди. Все они дышат воздухом, но одни остаются здоровыми, а другие больными и чахоточными. Если бы этот воздух был живительным, а не просто таким, который обеспечивает существование, был бы активной изменяюще–спасительной силой, тогда его нельзя было бы не замечать. Но в том–то и дело, что дышит христианством и неаполитанский вор, Который перед грабежом молится Мадонне, дышит христианством и тот купчина, который ставит свечу за удачно сделанное дело, дышит христианством и папа Лев XIII, и патриарх «не обновленской церкви», которую так недолюбливает гр. Введенский. Каждый борется с другим, один ненавидит другого — а воздух есть воздух. Сравнение явно неудачное. Конечно, гр. Введенский хотел сказать другое. Он хотел сказать, что как для жизни, какой бы то ни было жизни, хорошей или плохой, необходим воздух, так и для моральной жизни, все равно хорошей или плохой, предпосылкой является христианство. Идея ложная, ибо христианство имеет всяких живоглотов, которые над этим христианством издеваются (не назовет же их христианами гр. Введенский), — за христианством огромная масса всяких религий, не совпадающих с христианством, за христианством огромная масса атеистов. Но тут есть зерно истины. Конечно, на христианской идее реализуются широкие расплывчатые упования бедняков; они действительно всегда упирались в веру в грядущий золотой век, в век мира и счастья. А так как марксизм призван осуществить это счастье на земле, то и выходит, что он как будто вытекает из этих христианских предпосылок. Но это в такой же мере верно, как и следующее рассуждение: что же аэроплан, разве это очень большая заслуга Блерио[261]? — Это его изобретение. — А разве в сказке не говорится о ковре–самолете? — Конечно, говорится, но это вовсе не значит, что движение авиации является только простым учеником ковра–самолета, как это, очевидно, хотел доказать гр. Введенский.