Реликтовая популяция. Книга 1

– Не я, так ты бы увидел, – не сдавался Свим. – Да и шли мы с тобой по незастроенной территории. И потом, если там, – он показал пальцем вверх, – когда-то и было что построено, то это, наверное, в такие далёкие времена, от которых уже ничего не осталось, кроме этого подземелья. И, обрати внимание, здесь нет следов летнего половодья. Сухо.

Торн посмотрел влево по проходу, вправо.

– Ты, дурб, прав. Но почему? Раз уж мы сюда с тобой провалились через колодец, то здесь должно быть воды под самый верх.

– Крышка колодца с секретом? Мы провалились, а вода не поступает. Но тогда… – Свим озадаченно посмотрел на торна, окутанного аурой. – Пропустит ли она нас назад?

– Чего сейчас гадать? – спокойно отозвался торн. – Будем возвращаться – узнаем. Кстати, наши следы хорошо видны, так что никаких отметин или запоминания делать не будем. А сейчас пойдём прямо?

Свиму собственные следы, оставленные в пыли, разглядеть было сложнее, пришлось положиться на торна – ему виднее, в прямом смысле,

– Давай прямо.

Коридор шагов через тридцать стал слегка поворачивать вправо. В стенах появились аккуратные ниши, в них останки каких-то странных приборов или аппаратов. Во всяком случае, они на них походили.

Некоторые выглядели как новые, только назначение их было совершенно непонятным для потомков тех, кто их когда-то сделал и поставил в ниши неизвестно для чего: для красоты, для функционального какого-то назначения, или просто так, для таких вот, как Свим и Сестерций, непонимающих, чтобы задурить им голову – пусть поломают её, проходя мимо нелепых творений. Подобно мебели на крыше тескомовского тростера.

Такое предположение высказал Свим. Мимоходом. Так как облёк в слова не своё мнение. Оно сложилось у людей еще в стародавние времена.

Обилие долговечных вещей, оставленных древними, поражало своим бесконечным разнообразием. Каждая вещь когда-то, наверняка, служила каким-то потребностям жизни тех, легендарных поколений. С потерей интереса, а затем и знаний к технологиям и самой технике, с последующей деградацией цивилизации хомо сапиенс и природы, их окружающей, несоизмеримо упростились надобности людей и других разумных. Они ещё пользовались устройствами и системами из класса вечных, поддерживающих деятельность городов и производящих самое необходимое для выживания человеческой популяции: еду, одежду, некоторое примитивное оборудование целевого назначения. Однако ни количество вновь производимых вещей, ни их набор не шёл ни в какое сравнение с тем ошеломляющим изобилием, которое могли себе позволить древние.

Но прошли тысячелетия, и подавляющее большинство того многообразия вещей потеряло свою практическую ценность. Потомки совершенно не понимали, для чего они были созданы. Так случилось, что какая-нибудь сложнейшая поделка, служившая древнему для определенной цели, теперь превращалась в игрушку, в фетиш, в талисман или ещё во что-то, только не для прямого использования.

Исподволь накопленные целой эпохой изделия, потеряв своё потребительное назначение, в мыслях людей превратились в некие мнимые, специально сделанные древними людьми лишь для одного – заморочить своих далёких потомков. Пусть, де, эти умники поломают головы над той или иной вещицей. Вот потеха-то!

– Древние всегда оставляли после себя нечто такое, что должно было ввести в заблуждение тех, кто будет жить после них, – уверенно объяснял Свим торну всем известную истину.

Сестерций в это время склонился в легком трансе от восхищения над элегантной, хотя совершенно непонятной конструкцией в виде вертикально поставленного трезубца. Средний зуб, похожий на раздвоенный язык змеи, возвышался над крайними, жала которых слегка загнулись вовнутрь, подчеркивая доминирующую роль центральной части композиции. Опора трезубца в виде многогранного стержня тончала и сходила почти на нет внизу, где вырастала из массивной чаши, до краев заполненной слежавшейся пылью. Кончики зубов несли ажурное полудужье, выполненное в виде трубки в палец толщиной.

Выслушав тираду Свима о странном развлечении древних, Сестерций не согласился с его утверждением.

– Я сомневаюсь, – проговорил он, не отрываясь от созерцания конструкции. – Подумай сам, зачем бы им такими делами заниматься? Так рассуждать, как это понимаешь ты, значит и самим делать то же самое. А я что-то не заметил у людей такой тяги к производству вещей для обмана потомков.

Торн поднял голову, посмотрел на Свима, кивнул на трезубец.

– Мы, конечно, не понимаем, зачем это здесь стоит и для чего оно

предназначено. Но говорить о таком, как об обмане, непозволительно! – Сестерций вскинул голову, принимая гордо-неприступный вид, который делал его вздорным и которого так не любил Свим. – В конце концов, оно красивое. Им можно восхищаться! Какой же это обман?

Свим выслушал его с подозрительным вниманием.

– Всё?