Рембрандт

Потом ему опять пришло в голову, что теперь он самый старший, а не «маленький Титус». И вновь на него нахлынула радостная гордость и почему-то легкая светлая грусть, не покидавшая его и в последующие дни.

В школе он хвастал сестренкой. Ребята лишь пожимали плечами. Они давным-давно привыкли к тому, что в семье каждый год появляется новорожденный, и не находили причин радоваться этому. Однако Титуса не обескуражило равнодушие товарищей: ясно — ему завидуют.

С каждым днем он все больше любил свою сестренку. Вернувшись из школы, он первым делом бросался в комнату матери. Рядом с ее кроватью стояла колыбель, в которой лежала Корнелия. Он усаживался возле малютки, глядел в ее непонятно почему сморщенное личико и отгонял надоедливых мух. Он очень сожалел, что Корнелия еще не может есть сласти, и готов был поделиться с нею всеми яблоками и вишнями, которых в это время года бывает видимо-невидимо. Он дал себе торжественное обещание, что постарается обуздать свой аппетит для того, чтобы всегда отдавать Корнелии большую часть вкусных вещей, которые выпадут на его долю. А пока он ограничивался тем, что воспроизводил ее будущее на листке бумаги. Он рисовал Корнелию пяти- или шестилетней девочкой с весело подпрыгивающими кудряшками, в развевающейся юбочке и играющей то в шарики, то в мяч или бегающей с другими девочками. Рисовал ее уже школьницей то вместе с Хендрикье, то рядом с собой. Рисунки запирал в шкафу на самой нижней полке. Сейчас сестренка ничего еще не в состоянии понять, но когда-нибудь она найдет его рисунки и увидит, как он ее любил!

XXI

Четверо старшин гильдии святого Луки, совсем недавно отделившейся от стекольщиков и печатников, чтобы основать самостоятельное объединение живописцев и скульпторов, после длительного заседания все еще продолжали сидеть в зале собраний.

Здание гильдии углом выходило на Бреестраат, так что окна зала смотрели в разные стороны. Это был старинный дом с толстыми панелями и расписными плафонами. Живописцы увешали стены зала картинами и рисунками на мифологические сюжеты. Устав от длительных разговоров, все отдыхали, попивая вино. Варфоломей ван дер Гельст развалился в кресле, положив ноги на сиденье другого кресла. Николас де Хельд Стокаде тщательно складывал бумаги в папку с делами гильдии. Маартен Кретцер — богатый торговец картинами и покровитель многих живописцев, избранный председателем гильдии, — задумчиво поглаживал остроконечную бородку и наблюдал за Якобом Мейрсом; тот глядел в окно, изредка постукивая ногтем по бокалу, и нежный хрустальный звон эхом отдавался в зале. В тени высокого камина сидел слуга и наполнял бокалы, как только они пустели.

Тишина долго никем не нарушалась. Быстро спускались сумерки; казалось, будто облако тонкой серой пыли окутало предметы; все потускнело.

С улицы донесся мерный солдатский шаг: отряд гражданской самообороны возвращался из тира и остановился на перекрестке, чтобы по команде разойтись по домам. К перекрестку сбегалось множество зевак — подростков и даже взрослых. Варфоломей ван дер Гельст стал вдруг с интересом рассматривать эмблемы и знамена стрелков и узнал знакомого командира и его отряд. Он собирался было что-то заметить на их счет, но его опередил гравер Якоб Мейрс — он стоял у противоположного окна, выходившего на Бреестраат. Мейрс указал на улицу.

Все взоры устремились на фасад высокого красноватого дома на другой стороне улицы. В окнах верхнего этажа уже зажигали свечи. Видно было, как по комнате снуют люди, но кто именно, разобрать не удавалось. По залу словно пронесся порыв холодного ветра.

— Рембрандт, — как-то особенно ядовито произнес ван дер Гельст это имя.

Остальные молча кивнули.

Их великий соперник, который нигде не бывал и даже погнушался вступить в новую могущественную гильдию, точно какой-то нечеловеческой властью приковал к себе всеобщее внимание. Возможно, что там, за освещенным окном, именно Рембрандт шагает из угла в угол. По-видимому, он работает или разговаривает с учениками. Ом живет обособленно, отгородившись от внешнего мира, и тем не менее все взоры устремлены сейчас на него; он притягивает их мысли, как яркий свет притягивает мотыльков. В глазах ван дер Гельста вспыхнул огонек неприязни, и он, волнуясь, торопливо осушил бокал.

Николас де Хельд подсел к сидевшим за столом художникам. Хотя никто из них не проронил ни слова, по во внезапной сплоченности этих трех живописцев явно чувствовалось что-то зловещее. Маартен Кретцер заметил это и был неприятно поражен.

Художники украдкой бросали друг на друга испытующие взгляды, выжидая, кто же произнесет первое слово. Якоб Мейрс, сосредоточенно думая о чем-то, медленно осушил высокий сверкающий бокал.

— А вы слышали об итальянском заказе? — обсасывая усы, заговорил он наконец.

Кретцер кивнул, а Николас де Хельд и ван дер Гельст отрицательно покачали головами.