Ренуар

Задыхаясь от негодования, папаша Мартен ушел и второпях даже забыл свой знаменитый мешок, с которым никогда не расставался во всех своих странствиях в расчете на покупку старого металла или на другие возможные оказии. А каково было его возмущение «маленьким меню» Йонкинда, которого он застал как раз за столом. Долго еще после этого случая папаша Мартен вспоминал, когда говорили об Йонкинде: «Прохвост! Он ест спаржу в разгар зимы!»

Выход из консерватории. 1877

Бал в Мулен де ла Галетт. 1876

Я. — Вы были знакомы с Йонкиндом?

Ренуар. — Это одно из приятнейших воспоминаний моей молодости. Я никогда не встречал более живого человека. Однажды мы сидели на террасе кафе. Вдруг Йонкинд, подымаясь как на пружине, вырастает над ошеломленным прохожим:

«Вы меня не знаете? Это я — великий Йонкинд!» (Он был очень высокого роста.)

В другой раз какие-то провинциальные буржуа пригласили на завтрак Йонкинда с дамой. В конце завтрака он поднимается со стаканом в руках и провозглашает своим низким голосом, на своем необыкновенном голландско-французском жаргоне:

«Я должен вам сделать признание: мадам X. мне не жена, но это такой ангел!»

Кроме папаши Мартена, — продолжал Ренуар, — на Монмартре был еще другой торговец, который торговал очень хорошими картинами. Но вы, Воллар, наверное, знали Портье? Какая чертовская манера была у него повышать цену на свой товар: «Не покупайте эту картину! Она слишком дорога!» Любитель обыкновенно покупал. Надо сказать, что дорогой ценой еще в 1895 году считались две тысячи франков за Мане лучшего качества.

У Портье были антресоли на улице Лепик, а папаша Мартен торговал в первом этаже в конце улицы Мучеников. Конечно, это более чем скромно, но какие великолепные картины можно было видеть у них! Всю школу «импрессионистов» и, кроме того, Коро, Делакруа, Домье; да что там говорить! Ведь это у папаши Мартена Руар купил большую часть своей коллекции, в том числе знаменитую «Даму в голубом» Коро, за которую он заплатил три тысячи франков — цену скандальную для той эпохи и которую «друзьям Лувра» пришлось так сильно повысить на распродаже Руара.

Но, возвращаясь к улице Сен-Жорж, среди картин, которые я написал в этой мастерской, я вспоминаю «Цирк» — девочек, играющих с апельсинами; портрет в натуральную величину поэта Феликса Бушо; пастельный «Портрет мадам Корде» и, наконец, «Жена и дети Моне» — в саду Моне в Аржентейе. Мне случилось приехать к Моне как раз в тот момент, когда Мане приготовлялся писать этот сюжет, и, судите сами, мог ли я упустить такой прекрасный случай, имея модели тут же перед собой! Когда я уехал, Мане обратился к Клоду Моне: «По дружбе к Ренуару вы должны бы были посоветовать ему бросить живопись. Вы сами видите, что это совсем не его дело!»

Глава VIII

Серьезные покупатели

Ренуар. — Первых «серьезных» покупателей я нашел среди своих друзей, таких, как С., которого вы хорошо знали. Это был тип настоящего друга, так как он покупал у меня картины, только чтобы сделать мне приятное, о самой живописи он мало беспокоился, и, кроме того, он рисковал заслужить упреки своей жены, расходуя триста — четыреста франков на вещь бесполезную и «уродливую на вид». Так, например, хорошо знакомая вам «Женщина, кусающая палец», за которую он заплатил мне около двухсот пятидесяти франков, была надолго сослана в коридор его женой, находившей эту картину немного дорогой, немного вульгарной и сверх всего представляющей модель в позе не совсем «comme il faut»^[29]. Но однажды, когда мадам С. в двадцатый раз повторяла мне: «Ах, эта картина!» — я имел удовольствие ей ответить:

«Вы от нее избавитесь, мадам, так как мой друг Кайеботт поручил мне предложить вашему супругу тройную цену за нее и так как я думаю, что ваш супруг больше, чем кто-нибудь другой, не сочтет эту цену ненормальной…»

«Но я никогда не говорила, что мне не нравится эта картина! — протестовала мадам С. — За исключением некоторых, совсем незначительных мелочей…»

Я охотно узнал бы, что это были за «незначительные мелочи», но мадам С. без дальнейших объяснений позвала лакея, приказала принести молоток и гвозди, и моя картина была повешена на виднейшем месте, в зале. Мадам С. оказалась не из тех, кто позволяет себе соблазниться перспективой выгоды. Нет, она совсем не была похожа на свою подругу, мадам Н., для которой я написал за пять луи маленькую «Головку ребенка». Через несколько лет кто-то сказал ей:

«Позвольте, да у вас есть Ренуар!»

«Да, — сказала мадам Н. — Иначе говоря, мертвый капитал в пять луи!»

«Пять луи, — вскричал собеседник. — Вы можете приписать ноль!»

Мадам Н. остолбенела при мысли, что столько денег лежит без толку. И когда вернулся муж, она вручила ему уже снятую со стены картину со словами: «Беги скорее с этой вещью к Дюран-Рюэлю!»

Эту симпатичную мадам Н. я застал однажды в слезах:

«Можете себе представить, мосье Ренуар, мой муж обманывает меня после тридцати лет верности!»