Ренуар

Я не мог оторвать глаз от руки, которой он писал. Ренуар это заметил: «Вот вы отлично видите, Воллар, что вовсе и не нужно рук, чтобы писать!»

* * *

В отличие от Сезанна, который требовал от своих моделей неподвижности и молчания, Ренуар позволяет двигаться и разговаривать. Случается, что он даже перестает пользоваться моделью, если находит ее слишком для себя неподвижной. Таким образом, мы сразу же принялись болтать. Вдруг с дороги донеслось пение: «Свобода, свобода дорогая, сражайся в рядах защитников своих!..»

Купальщицы. 1884

Ренуар. — Вы слышите?.. И эта самая свобода, которую они приветствуют, имя которой высекают на памятниках и вписывают в книги, если бы вы знали, какой ужас она внушает им в глубине души! Одному человеку я как-то задал вопрос: «Скажите мне откровенно: что вам так не нравится в моей живописи?» Он мне ответил: «В ней есть какая-то излишняя свобода!..» В другой раз я прочел в газете, что на каком-то конгрессе объединенная партия социалистов исключила из своей среды одного из своих членов, несмотря на бурные протесты этого последнего. По поводу протестов этого «объединенного»^[70] я подумал, что у этого бедного малого отнимают, таким образом, кусок хлеба; но, однако, оказалось, что этот социалист богат и поддерживал партию из своего кармана. Вы подумайте! Ему возвращали свободу, а он, несчастный, не мог примириться с мыслью, что больше он не будет ничьим лакеем! Только при «тиранах» и были свободны! Например, этот папа, который счел вполне естественным позволить Рафаэлю написать историю Психеи; попробуйте-ка в наши дни в государственном заказе написать историю «Девы». Да вот еще на днях я открываю «Басни Лафонтена», которые Клод принес из школы. И вот в басне «Маленькая рыбка станет большой» вместо «если бог продлит ее жизнь…» поставлено: «если ей продлят жизнь…» Просто возмутительно! Повсюду написано: «свобода» и сейчас же под этим: «светское образование обязательно…» В старые времена, когда не было «свободы», обязательного обучения не было; но по-французски умели говорить… и писать…

Ренуар засмеялся:

— Чтобы убедиться, какое отвращение все питают к свободе, взгляните на нас самих! Как только мы установили правила для наших первых выставок, вернув каждому право писать, как ему хочется, мы постановили сейчас же вслед за этим, что выставлять в официальном Салоне воспрещается…

Постучались в дверь: это был доктор из Парижа, который проездом на юг заехал повидаться с Ренуаром.

— Со мной сейчас произошла интересная вещь! — сказал он нам. — Один из моих больных, некто «потерпевший крушение», объявил мне, что на все время войны он отказывается от уколов «606», так как это — немецкое изобретение!

— А вы сам верите в новейшие средства? — спрашивает Ренуар.

— Верю ли я? Да, если бы «606» открыли во времена Франциска I, он бы не умер!

Ренуар. — Я вспоминаю книгу моего друга Ж. о Лувре; как он пишет о Франциске I! «Этот сатир», «этот красавчик!..» Вы понимаете, эти республиканцы не желают, чтобы короли спали с женщинами!..

Девушка с овцой и коровой. 1887

Доктору показалось, что Ренуар затрагивает «режим…», и с видом превосходства он обратился к художнику:

— Но я не поклонник попов!

Ренуар. — Во время первого причастия Пьера я видел женщину, только что приобщившуюся господа бога: она возвращалась на свое место со сбившейся набок шляпой, спотыкаясь между скамейками, совсем не владея собой… Я понял могущество попов, если они могут довести до такого состояния. Франкмасоны, протестанты — словом, вся эта банда охотно переманила бы женщин от попов, но силенок у них не хватает: отсюда их ярость… Но мне нравится все, что ясно: у попов есть определенный костюм, их можно сразу заметить и вовремя удрать… А все эти ваши проклятые социалисты, с их пиджаками, как у всех, от них не убережешься, а если попадешься им, то изведут окончательно!

Дверь мастерской открылась, и вошла мадам Ренуар с голубой бумажкой в руке:

— Ренуар, телеграмма от Родена! Он — в Кань. Сегодня он будет завтракать с нами. Ты помнишь, что тебе нужно сделать его портрет для книги Бернгеймов? Но он приедет не для этого. Он телеграфирует, что приедет около полудня и что он сможет пробыть очень недолго. Я сказала, чтобы подали автомобиль; я съезжу в Ниццу купить курицу, гусиный паштет и лангуст. Через час я вернусь!

И, обращаясь ко мне:

— Что бы Ренуар ни говорил, в автомобиле много хорошего!

Доктор поднялся:

— Я тоже в Ниццу; я воспользуюсь автомобилем.

Мадам Ренуар. — Я забыла отдать тебе письмо. Наверное, это просьба, чтобы ты участвовал в «Триеннале»^[71].

Когда мы остались одни, Ренуар сказал: