Репетитор

Д и р е к т о р. Нет, вы видите, до чего он меня довел? У него у самого седые вихры, а я звоню вам, словно мамаше особо беспокойного семиклассника! Серьезно, Полина Андреевна, золотко, не могу понять его! Ему что, не нравится наша Галактика? Или он вправду нездоров? Говорил, да, но что-то невнятное… Общее состояние, дескать. Вот видите, а вам не жаловался… А с кем он общается в последнее время, что читает? Потому что он ведь такой тип — я же знаю, — на него и книжка может повлиять… Мы с вами просто прочтем, а у него пойдет какая-нибудь цепная реакция, как в ранней юности только бывает… Что-что? «Нос» Гоголя?.. Вы не шутите? «Нос» Гоголя… Не понимаю, нет. Но я помню, между прочим, что у Гоголя были какие-то психические отклонения. Зачем это нам с вами нужно? А еще один деятель, которым он увлекается… этот Чаадаев — вообще был объявлен сумасшедшим, официально! Впрочем, это царь его таким объявил, и я не хочу сказать, что согласен с Николаем Первым… Послушайте, о чем мы вообще говорим?! А все ваш одаренный сыночек, из-за него мозга за мозгу заходит!

Входит  С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Какой-то копотью испачкан у нее лоб.

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Николай Борисович, пойдемте со мной, пожалуйста.

Д и р е к т о р. Сейчас, сейчас… Вот святая, сущая правда: жениться, и как можно скорей! Но это большая тема, мы сейчас все равно ее не охватим с вами… Но я включусь, я вам обещаю… А сейчас ко мне пришли… я еще позвоню, договорились? Нет-нет, обязательно включусь! Берегите здоровье, голубушка. Привет! (Отдуваясь положил трубку.)

Что случилось?

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. ЧП!

Вновь поехал либо круг, либо классная доска — чтобы вернуть нас на урок истории. Теперь отвечает  Б а т и щ е в.

Б а т и щ е в. Вместо решительных действий Шмидт, посылал телеграммы Николаю Второму, требовал от него демократических свобод. Власти успели опомниться, стянули в Севастополь войска, и крейсер «Очаков» был обстрелян и подожжен. Шмидта казнили. Он пострадал от своей политической наивности и близорукости.

М е л ь н и к о в. Бедный лейтенант Шмидт! Если б он мог предвидеть этот посмертный строгий выговор…

Б а т и щ е в (удивлен). Что, неправильно?

М е л ь н и к о в (медленно шагая по классу, приближаясь к Наташе). То и дело слышу: «Жорес не понимал…», «Герцен не сумел…», «Пестель наивно считал…», «Лев Толстой недопонял…» Словно в истории орудовала компания двоечников… Кто может возразить, добавить?

Б а т и щ е в. В учебнике о нем строчек пятнадцать, не больше…

М е л ь н и к о в. В твоем возрасте люди читают и другие книжки.

Б а т и щ е в (расцвел). Другие? Пожалуйста. «Золотой теленок»! Там Бендер, Балаганов и Паниковский работали под сыновей лейтенанта Шмидта — рассказать?

Класс засмеялся, Мельников — нет.

М е л ь н и к о в. В другой раз. Кто же все-таки добавит?

Генка поднял было руку, но, взглянув на Риту, тут же опустил.

Пятнадцать строчек… А ведь это немало. От большинства людей, как ни трагично, остается только тире между двумя датами… Что ж это был за человек — лейтенант Шмидт Петр Петрович? Русский интеллигент. Умница. Артистическая натура! Он и пел, и превосходно играл на виолончели, и рисовал… Все это не мешало ему быть профессиональным моряком, храбрым офицером. И еще Шмидт — зажигательный оратор, его слушали открыв рты… А все-таки главный его талант — это способность ощущать чужое страдание более остро, чем собственное. Редкий, конечно, дар… даже странный, на современный взгляд. Но это именно те дрожжи, на которых поднимались в нашем отечестве лучшие люди. Праведники, как их народ называл… (Пауза.) Однажды Петр Петрович провел сорок минут в поезде с женщиной, ехавшей в Дарницу. И влюбился. Без памяти, навек! То ли в нее, то ли в образ, который родила его пылкая фантазия… Но так замечательно влюбиться я могу пожелать каждому! Сорок минут… а потом были только письма. Сотни писем. Читайте их, они опубликованы… и тогда вы не сможете с высокомерием и прохладцей рассуждать об ошибках этого человека!

Б а т и щ е в. Но ведь ошибки-то были? Факт?

М е л ь н и к о в. Ты сядь пока, сядь…

Батищев идет на место, пытаясь удержать достоинство.