Репетиции

Отношение к авелитам особенно ухудшилось, когда мшанниковских евреев после страшной зимы тридцать первого — тридцать второго года стало не хватать, и, чтобы заполнить все роли в постановке, кем-то было предложено брать на свободные места авелитов — ведь как-никак они были из избранных Сертаном. Почти всем эта мысль показалась невозможной и подлой: получалось, что авелиты будут как бы прощены, сравнены с верными евреями, и даже, раз Христос придет именно к ним, а не к тем мшанниковским евреям, которые вместе с христианами год за годом, поколение за поколением жили одним — надеждой и готовностью принять Его, — они правы и путь их, путь предательства, путь измены, тоже правильный. Позже мшанниковские евреи и христиане все-таки пошли на то, чтобы брать авелитов на роли, но лишь еще больше их возненавидели. В лагере среди прочего эта ненависть выражалась в том, что никто из авелитов, занятых в постановке, никогда не получал освобождение от общих работ — умирали они очень быстро. Из-за этого тот кончавшийся естественной смертью срок репетиций и ожидания Христа, который проживало каждое поколение евреев и христиан, умещался у авелитов всего в год-полтора, и скоро так, по поколениям, они сравнялись, даже обошли местных евреев. Но и тогда прощены не были — никто не сказал, что они искупили предательство.

Пожалуй, Анна была единственной, во всяком случае поначалу, кто отнесся к авелитам хорошо. Ей было все равно, как и почему они вернулись, — она просто радовалась, что они здесь, и Господь, хотя бы перед концом, вновь свел евреев вместе. Несколько раз она, хоть Рут и делала вид, что не понимает ее, говорила, что знает, что Рут авелитка, что она рада, что Рут возвратилась, и хочет, чтобы они полюбили друг друга как сестры. У Анны не было сестер, одни братья и, маленькая, она часто плакала из-за этого. Она говорила Рут, что хорошо и правильно, что они вместе, пускай она не горюет — это очень хорошо. Рут в то время была уже больна: у нее была чахотка, через год сведшая ее в могилу, а Анна, утешая ее, говорила, что смерть — радость. Ей вообще многое казалось радостью: в постановке она была самая красивая, в настоящем свадебном наряде, и самая невиновная из евреев, от Христа в ней больше, чем в ком-нибудь другом, было ощущение праздника, радости, чуда: пришел — и сотворил из воды вино.

Рут была очень красива. В школе ее звали тургеневской девушкой и заставляли распускать толстую метровой длины почти пепельную косу. В лагере она была уже без косы. Когда в Горловке чекисты пришли в их дом и предъявили ордер на арест, первое, что пришло ей в голову, что, слава Богу, косу наконец отрежут. Много лет она хотела от нее избавиться, ей нравилась короткая стрижка, но сначала не давал отец, потом отец был арестован и не разрешал уже муж. Здесь, в лагере, из-за туберкулеза у нее все время сохли губы, со щек не сходил Странный румянец и от постоянной температуры блестели глаза. Черты лица ее обострились, оно изменилось, хотя понять, какой она была раньше, еще можно было. Болезнь ее не портила, только взрослила — дать ей двадцать два года было трудно.

Отец Рут Исай Каплан работал горным инженером в Донбассе и в числе других проходил по знаменитому Шахтинскому делу о вредительстве. Через два года после суда и приговора он умер в тюрьме. Еще в школе Рут была влюблена в соклассника и сына своей будущей мачехи Илью Гринберга. В двадцать третьем году Илья и она познакомили родителей — мать Ильи Тэма и отец Рут оба вдовели — и поженили их. Окончив школу, Рут осталась в Горловке и работала в местной газете сначала корректором, потом репортером, а Илья уехал в Ленинград и там поступил в университет. Он специализировался на арабистике и был одним из ближайших учеников Бартольда. Эти годы они виделись редко и помалу, Илья лишь летом, обычно на обратном пути в Ленинград из среднеазиатских экспедиций на неделю или две останавливался в Горловке.

В двадцать восьмом году он должен был ехать с археологической партией в предгорья Памира копать Кушанские памятники, но что-то сорвалось, весна и начало лета у него оказались свободны, и в апреле он неожиданно для родных приехал домой. На сей раз отец и мачеха сумели уговорить Рут выйти за него замуж. Она все еще любила Илью, но не нынешнего, а того, каким знала его прежде. Илья делал ей предложение в каждый свой приезд, но раньше Рут, хотя их брак в семье был как бы решен, уклонялась. В школе Илья был грустный и трогательный, и ей нравилось беречь его и защищать. Ленинград, экспедиции многое в нем поменяли, и теперь она не понимала, зачем ему нужна. Только рост у Ильи был старый, и, чтобы не казаться выше, она, идя рядом, никогда не надевала туфли на каблуках. Он и сам видел, что стал другим, любил подтрунивать над собой прежним, и она, слыша это, всякий раз огорчалась и думала об Илье как о чужом.