Репрессированный ещё до зачатия

Полярной зимойНад тундрой ночнойГорит сияние.Воркуты саркофаг ледянойХранит молчание.Расскажи, расскажи, Воркута,Сколько судеб людских,Сколько жизнейПоглотила твоя мерзлота.Воркута – моя юность и детство,Город первый мой Воркута,От тебя никуда мне не деться,Приковала к тебе, приморозила,Обвенчала с тобой моё сердцеТвоя вечная мерзлота.Мимо окон с утра до заката

По болотным дорогам твоимВ нумерованных серых бушлатахШли этапы один за другим.За колючкою, рядышком, зонаДа бараков, бараков-то в ней!А в бараках битком заключённыхВсех народов, всех рас, всех кровей.Мы в бараки ходить не боялись,Зеки с детства нам были родня,Нам навстречу уркан улыбался,Золотою фиксою маня.Там, в бараке, в позорном бушлатеАкадемик с разбитым пенснеМою голову ласково гладил,Видно, дочь свою видел во мне.Для меня твой театр, как чудо,

Как от Бога подарок судьбе,В нём такие мне встретились люди,Я таких не встречала нигде.Музыканты, артисты, писатели,Благодарностью к Вам я живу.Я когда-нибудь обязательноПоимённо всех Вас назову.Измождённые, в тех же бушлатахВы из зоны в театр шли, как в рай.Под рычанье овчарок клыкастыхВыводил Вас стрелок-вертухай.Там, в театре, как будто под допингом,Под прицелом слепящих огней,Одеваясь во фрак и смокинги,Вы играли счастливых людей.А потом, когда занавес падал

И восторженный зал умолкал,Вертухай, упражняясь с прикладом,Снова в зону всех Вас загонял.Если есть во мне что хорошее,То от вас ко мне перешло.Это Вами зерно в меня брошено,Это Ваше зерно проросло.Вас, наверное, нет уж на свете,Кто при мне ушёл, кто потом.Пусть сиянье полярное светитВашей памяти вечным огнём.

Солнце уже садилось в тучу.

Подталкиваемый ветром я побрёл через речушку Криушу, запутавшуюся в камышах, к церкви, где когда-то познакомились, а потом и венчались мои родители.

Сейчас в полуразрушенной, загаженной церкви без крыши в выбитых окнах стонали чёрные голуби.

Долго стоял я у стелы Памяти с именами погибших в войну новокриушанцев. Было на стеле и имя моего отца…

На фронт ушло 850 мужчин. Погибли 378…

Я не стал ждать на остановке автобус.

Сейчас в полуразрушенной, загаженной церкви без крыши всё ещё были тракторный парк и склад удобрений. Чёрные голуби стонали в выбитых окнах.

Долго стоял я у стелы Памяти с именами погибших в войну новокриушанцев. Было на стеле и имя моего отца…

Я не стал ждать на остановке автобуса. Пошёл в Калач пешком. Поднялся на бугор, с которого мама всматривалась в ночную Криушу…

Я не стал ждать на остановке автобуса.

Пошёл в Калач пешком.

Поднялся на бугор, с которого мама всматривалась в ночную Криушу…

Снизу, казалось, мне прощально в печали махала под ветром дымами родная Криуша.

Я шёл и не смел отвернуться от неё.

Я шёл спиной к городу.

Но вот я сделал шаг, и Криуша пропала с виду.

Я онемел. И тут же снова сделал шаг вперёд, и горькая Криуша снова открылась мне. Я стоял и смотрел на неё, пока совсем не стемнело.

И лишь тогда побрёл в кромешной тьме к городу…

Пристёжка к роману. Эпилог

Странная реабилитация, или «Социализм с человеческим лицом»

На мой запрос о дедушке ответила воронежская прокуратура: