– Вы хорошо поработали. Когда эта миссия будет завершена, блистательный сын Аматэрасу, наш великий император, будет доволен нашей работой, – произнес философ, как бы невзначай сделав акцент на слове «нашей».
Мысли Кумеды закружились от блистательных перспектив. Подумать только, сам император узнает о его работе и, может, даже встретится с ним и наградит. Кумеда не был ура-патриотом, но персону императора, как и большинство японцев, считал священной.
«Эх, видел бы меня мой папаша, бедный рыбак. Он всегда ворчал, что не выйдет из меня ничего путного, стану бродягой, а теперь меня наградит сам император. Рано ты сгинул, отец», – думал про себя Кумеда.
Токояма по-прежнему молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
Кумеда от нахлынувших чувств перестал сдерживать себя, и Хама не мог не заметить его довольную улыбку.
– Непременно, – добавил он, – микадо будет осведомлен о деятельном участии в операции ваших скромных персон и не оставит без внимания преданную службу родине. Но это произойдет только в случае успеха, мы не позволим себе огорчать императора дурными вестями.
Эти слова привели Кумеду в чувство, и он, словно морок, отбросил видения счастливого будущего – как он, сын рыбака и актер-неудачник, будет награжден на приеме у императора и удостоится от микадо личной похвалы.
– У вас было еще одно задание. Вы привезли с собой карты, о которых мы говорили?
– Разумеется. Ваши люди сработали очень хорошо и оставили их в условленном месте, как и договаривались. Никаких проблем у нас не возникло, – Кумеда протянул руку к Токояме, в сумке которого лежали карты. Тот, вместо того чтобы передать их напарнику, молча достал карты из сумки и отдал Хаме.
– Очень хорошо, господа! Ваше вознаграждение вы получите после успешного окончания операции. Микадо не может позволить себе сорить деньгами на неудачные проекты, в то время как все финансы страны направлены на перевооружение армии. – В руках Хамы появился пухлый конверт: – Вот средства на выполнение вашей следующей операции. Здесь немного меньше, чем я рассчитывал получить на эту работу. Карафуто находится близко к нашим берегам, и агентурная работа там проходит по более низкой категории. Наше ведомство не может тратить на остров такие же суммы, какими располагает Мотодзиро-сан для работы с русскими революционерами в Женеве и Стокгольме. Но этого вам хватит.
Услышав о финансовых проблемах, Кумеда сразу погрустнел. Только что он рисовал себе великолепное будущее: встречу с императором, огромный дом, сговорчивых служанок и лучших гейш, но слова Хамы вернули его с небес на землю, и настроение его сменилось на противоположное.
«Я на такое не соглашался, – подумал про себя бывший актер. – Я ежедневно рискую своей жизнью, русские вот-вот догадаются об истинных целях моих визитов на Карафуто, и меня, как шпиона, грязное мужичье поднимет на вилы. А то и чего похуже придумают. А теперь какой-то Мотодзиро в безопасной и спокойной Европе получает все финансирование, а нам достаются гроши. Того и гляди, вообще не заплатят за мою работу.
Может, Хама догадался о смятении в душе Кумеды, а может, новости об успехе операции настроили его на лирический лад.
– Как прекрасны закаты на Карафуто… Когда все закончится, я приеду туда и целый год буду любоваться ими. Даже ветра там дуют по-особому. А разве можно не склониться перед местными горами! – неожиданно воскликнул самурай.
Сын рыбака, выросший на японской части острова, не разделял восторгов своего работодателя. Он даже хотел вставить какую-нибудь шпильку, но вовремя удержался, поняв, что находящийся под русским владычеством остров не на шутку увлекает философа.
– Это наша земля, – продолжал Хама. – Она завещана нам богами. А теперь ее топчут сапоги и лапти северных варваров, причем худшей их части – преступников и негодяев. Это оскорбление, святотатство! – почти выкрикнул он. – Но скоро это закончится. Скоро русские не смогут навязывать нам нечестные договоры, не смогут указывать нам, как поступать, а Карафуто вернется домой.
Кумеда был поражен, он никогда не видел Хаму настолько подверженным эмоциям. От его ледяного спокойствия не осталось и следа, а взгляд пылал праведным гневом.
– Да будет так, – решил поддержать его Кумеда.
Эти слова вывели Хаму из транса. Он словно вспомнил, что находится в комнате не один, и самообладание стало возвращаться к нему.
– Я занимаюсь своей работой не ради славы или денег. Только из любви к родине. Когда мы победим и Карафуто снова будет наш, я удалюсь от дел и вернусь к поэзии и философии.
– Я очень люблю поэзию, особенно Мацуо Басё, – решил подыграть ему Кумеда.
– Я не читаю других поэтов, – отозвался Хама. – Я пишу сам.
продекламировал самурай.