Рец де, кардинал. Мемуары

«Мы все поступали так, как считали должным поступить — не следует судить о наших действиях по их результатам. Мирный договор подписан депутатами, которые больше не имеют полномочий — он недействителен. Нам еще неизвестны его статьи, во всяком случае неизвестны наверное, однако, судя по условиям, какие двор предлагал в минувшие дни, нетрудно предположить, что те, которые включены в договор, не будут ни благородными, ни надежными. Вот от чего, на мой взгляд, нам должно отправляться, и потому, я совершенно убежден, — мы не обязаны соблюдать соглашение, напротив, честь и здравый смысл обязывают нас его нарушить. Президент Виоль сообщил мне, что господин де Тюренн, союзником которого Парламент объявил себя тому лишь три дня, даже не упомянут в договоре. Генералам, присовокупил Виоль, предоставлено всего четыре дня, чтобы объявить, желают ли они участвовать в мирном соглашении, а герцогу де Лонгвилю и руанскому парламенту — всего десять. Судите сами, разве условие это, не дающее ни тем, ни другим времени хотя бы подумать о своей пользе, не есть полное ими небрежение? Из этих двух статей можно вывести, каковы остальные и сколь бесчестно было бы их признать. Поговорим же о способах их отвергнуть, и отвергнуть с твердостью, к выгоде как для всего общества, так и для отдельных лиц. Они все равно будут отринуты, едва их обнародуют, отринуты единодушно, повсеместно, и притом с негодованием. Но негодование это погубит нас, если мы на него положимся, ибо оно усыпит наше внимание. В глубине души Парламент жаждет мира, и вы могли заметить, — уводят его от этой цели лишь недолгие порывы. Порыв, которому нам предстоит стать свидетелями завтра или послезавтра, будет страшен, но если мы не подхватим его, так сказать, на лету, он уляжется, как улеглись прежние, и это [182]

будет тем более опасно, что на сей раз он успокоится навсегда. Благоволите судить о будущем по прошлому и вспомните, чем кончалось всякое брожение, какое вы до сей поры наблюдали в этой корпорации.

Я вновь предлагаю то, что уже предлагал прежде — заботиться единственно о мире общем, нынче же ночью подписать о нем договор с посланцами эрцгерцога, завтра представить его Парламенту, не принимая в расчет того, что произошло сегодня на конференции, — мы вполне можем этого не знать, поскольку Первый президент еще никого ни о чем не уведомил; добиться постановления, которое вменит депутатам в обязанность настаивать единственно на этом пункте и на удалении Мазарини, а если им будет в этом отказано — вернуться в Париж, дабы занять свои места в заседании. Парламент недоволен поведением двора и действиями самих депутатов, а посему то, что после выступления г-на де Тюренна уже представлялось мне весьма возможным, станет отныне весьма простым, простым настолько, что, если мы захотим подогреть Парламент, нам нет нужды дожидаться сообщения о статьях мирного договора, которые, без сомнения, его еще раздражат. Вот что первым пришло мне в голову, и, когда я взял слово, я имел в виду, Ваше Высочество (обратился я к принцу де Конти), предложить Вам воспользоваться этими статьями, чтобы подстрекнуть Парламент. Но по зрелом размышлении я решил, что более уместно предвосхитить сообщение о них, ибо, во-первых, слух о том, что генералов предали, который мы можем пустить нынче же ночью, произведет более впечатления и вызовет более негодования, нежели сам отчет, который депутаты постараются прикрасить вымыслами. Во-вторых, отчет этот в надлежащей форме мы получим лишь по возвращении депутатов, а я глубоко убежден, что мы не должны его допустить».

Когда я дошел в своей речи до этих слов, мне вручили пакет из Рюэля; в нем оказалось второе письмо от Виоля с черновиком договора, содержащего статьи, которые я перечислил вам выше, — написаны они были так бледно, что я едва мог их разобрать, но второе письмо, присланное в том же пакете и написанное советником Счетной палаты Л'Экюйе, бывшим одним из депутатов, мне их растолковало. В отдельной записке Л'Экюйе сообщал, что кардинал Мазарини поставил свою подпись под договором. После чтения этих писем и статей собравшиеся совсем уже уверились, что Парламент нетрудно подстрекнуть и воспламенить. «Согласен, — сказал я им, — но это не заставит меня переменить мнение, напротив, я более, чем прежде, убежден: если принято будет то, что я предложил, ни в коем случае нельзя допустить возвращения депутатов. И вот по какой причине. Если, прежде чем подать голос в пользу общего мира, вы дадите им время возвратиться в Париж, вам придется предоставить им также возможность сделать свой отчет, с которым вы должны будете во всеуслышание выразить несогласие, а я смею заверить вас, когда несогласие это соединится с блеском предложения об общем мире, каким вы ослепите воображение публики, не в вашей власти будет помешать народу на ваших же глазах растерзать Первого президента и [183] президента де Мема. Вы прослывете виновниками этой трагедии, сколько бы вы ни старались ей помешать; в первый день вами будут восхищаться, на другой — ужаснутся».