Рец де, кардинал. Мемуары

После заключения мира Король не пробыл в Гиени и двух дней; Кардинал, упоенный собою вследствие усмирения или, точнее, успокоения этой провинции, желал одного — поскорее вернуться в Париж, дабы увенчать свой триумф, покарав фрондеров, которые, по его словам, воспользовались отсутствием Короля, чтобы отвратить Месьё от исполнения монаршей воли, потворствуя бордоским бунтовщикам и стремясь захватить в свои руки принцев. Вот что он твердил двору; в то же время он старался [288]

довести до ушей принцессы Пфальцской, будто его ужасает ненависть, какую я затаил против принца де Конде, — я, мол, ежедневно предлагаю ему расправиться с Принцем способами, недостойными не только духовной особы, но и просто христианина. А немного спустя он постарался внушить Месьё через Белуа, который, хотя и состоял при герцоге Орлеанском, был приверженцем Кардинала, будто я всячески обхаживал его, Мазарини, чтобы войти в милость при дворе, но двор мне не доверяет, ибо там хорошо известно, что я с утра до вечера веду переговоры со сторонниками принца де Конде. Еще прежде, чем был заключен мир в Бордо, я узнал о том, что Кардинал не останавливается ни перед чем, чтобы таким способом вознаградить неслыханное усердие и беспримерное чистосердечие, с каким в отсутствие двора я служил Королеве (любовь к истине побуждает меня признаться в этом). Я уже не говорю о том, что дважды в день я подвергался опасности большей, нежели на поле сражения. Вообразите сами, что означало для меня терпеть зависть и навлекать на себя ненависть, вызываемую гнусным именем Мазарини в городе, где сам он всеми силами старался погубить меня в глазах властителя, двумя главными свойствами которого были — всего бояться и никому не доверять; из тех же, кто должен был мне содействовать, одни стремились меня уничтожить, а другие по недомыслию своему вели себя так, как если бы то было их целью. Пока длилась осада Бордо, я без колебаний пренебрегал всеми этими соображениями, я следовал голосу долга и, со всей искренностью могу заверить вас, не совершил ни единого поступка, который не был бы достоин того, кто называет себя добрым французом. Постоянно памятуя об этом и питая смертельное отвращение ко всему, что хоть сколько-нибудь походит на флюгерство, я, верно, продолжал бы идти путем долготерпения, который неприметно привел бы меня к пропасти, если бы г-ну кардиналу Мазарини не угодно было, можно сказать, силой заставить меня с него своротить и против моей воли толкнуть меня на путь мятежа. Отзвуки хулы, какую он, не зная удержу, изрыгал на меня после успокоения Бордо, долетали до меня со всех сторон. Г-жа де Ледигьер показала мне письмо маршала де Вильруа, в котором тот уверял ее, что с моей стороны благоразумнее всего исчезнуть из Парижа, не дожидаясь возвращения Короля. Главный прево писал мне о том же. Это более не было тайной; но когда дело подобного рода перестает казаться тайной, поправить его нельзя. Я хотел бы обратить ваше внимание, что быть тайной и казаться тайной — понятия совершенно различные. Мне не раз приходилось замечать, что это вовсе не одно и то же.