Рец де, кардинал. Мемуары

Обстоятельство это, воочию убедившее меня в том, сколь глубоко уныние народа, а также то, что я наблюдал во второй половине дня в поведении членов старой и новой Фронды (новая была партией принцев), побудило меня решиться на другой же день выступить открыто, чтобы подбодрить упавших духом. Вы понимаете, что одна лишь крайность могла подвигнуть меня на этот шаг, ибо вам известно, сколь важно мне было утаить свои замыслы. Желая несколько смягчить действие моего поступка, я решил, произнеся речь, общее направление которой было бы в пользу принцев, оставить себе лазейку, чтобы Мазарини и Первый президент вообразили, будто я оставляю ее недаром, ибо сам намерен уклониться от участия в освобождении узников. Я знал Первого президента за человека негибкого — люди такого склада с жадностью ловят любой наружный знак, который подкрепляет первое их впечатление. Я знал Кардинала за человека, который не может не подозревать подкопа всюду, где только можно его подвести: людям подобного нрава почти не стоит труда внушить, что ты хочешь предать тех, кому берешься услужить. Потому-то я и положил на другой день объявить себя решительным противником беспорядков в государстве, отправляясь от рассуждения о том, что, мол, Господь, благословив армию Короля и изгнав врагов из наших пределов, даровал нам возможность озаботиться мыслью о внутренних, самых опасных наших недугах; здесь я намерен был прибавить, что ныне, когда сетования мои не могут сыграть на руку испанцам, повергнутым в прах последним сражением, я почитаю обязанностью своей поднять голос против утеснения народа; меж тем одна из главных опор государственных, более того, опора самая надежная и верная — есть сбережение членов королевской фамилии; вот почему я глубоко скорблю, видя, что Их Высочества содержатся в Гавре, местности со столь тлетворным климатом 311

; я полагаю должным сделать почтительнейшие представления Его Величеству, прося его вызволить их оттуда и перевести в такое место, где, по крайней мере, ничто не будет угрожать их здоровью. Я расчел, что мне не следует упоминать имени Мазарини, чтобы он сам и Первый президент вообразили, будто я щажу его в тайной надежде легче с ним сговориться, при этом озлобив против него и натравив на него партию принцев этим своим уклончивым заявлением, которое, поскольку в нем нет и речи об освобождении принцев, впоследствии ни к чему меня не обяжет. Я поделился своим замыслом, который пришел мне в голову только за обедом у [314]

г-жи де Ледигьер, с Месьё, с принцессой Пфальцской, с герцогиней де Шеврёз, Виолем, Арно, Круасси, президентом де Бельевром и Комартеном. Одобрил его один только Комартен, остальные твердили, что надо дать время Парламенту воспрянуть духом, хотя сам он никогда не воспрянул бы. Наконец упорство мое одержало верх, однако я видел по всему: в случае неуспеха иные от меня отрекутся и все до одного осудят. Но шаг этот был столь необходим, что я положил рискнуть.

На другой день, это было 20 декабря, я так и сделал — я произнес задуманную речь 312

. Люди приободрились, решив, что не все еще потеряно, и, должно быть, мне известны обстоятельства, не известные другим. Первый президент, как я и рассчитывал, не замедлил попасться на мою удочку и в конце заседания сказал президенту Ле Коньё, что речь моя построена весьма искусно, однако в ней видна вражда моя к принцам. Единственный, кто не попался в ловушку, был президент де Мем. Он понял, что я помирился с принцем де Конде, и это огорчило его так сильно, что некоторые полагали, будто печаль эта и свела его вскоре в могилу. В этот день в прениях участвовали немногие, ибо должно было идти на молебствие; но общее расположение духа и выражение лиц заметно переменились. Толпа в зале, осведомленная теми, кто находился в ложах, воротилась в прежнее настроение: при выходе нас по обыкновению встретили восторженными кликами; в этот вечер три сотни карет перебывали у моего дома, где накануне я не видел ни одной.

Двадцать второго декабря прения продолжались, и становилось все более заметно, что Парламент отнюдь не следует за триумфальной колесницей Мазарини. Неосторожность того, кто во время последней битвы поставил на карту судьбу всего королевства, живописали в заседании, не жалея красок, могущих затмить блеск его победы.

Увенчало наши усилия заседание 30 декабря. В этот день постановлено было сделать почтительнейшие представления Королеве, прося ее даровать свободу принцам и дозволить пребывание в Париже мадемуазель де Лонгвиль. Решено было также отрядить одного президента и двух советников к герцогу Орлеанскому, дабы просить его употребить для той же цели свое влияние. Было бы несправедливостью с моей стороны, если бы я забыл упомянуть здесь о том, кто дал повод к сочинению известной песенки:

Три пункта в этом деле есть 313