Рец де, кардинал. Мемуары

Королева оказала мне самый любезный прием: она просила Короля обнять меня, как человека, которому он более всех обязан своим возвращением в Париж. Слова эти, услышанные многими, поистине обрадовали меня, ибо я решил, что Королева не стала бы произносить их вслух, имей она намерение меня арестовать. Я оставался у Королевы, пока не начался Совет. Покидая дворец, я в прихожей встретил Жуи, который сказал мне, что Месьё послал его узнать у меня, верно ли, что мне предложили место в Совете, и приказать мне явиться к нему. В дверях Люксембургского дворца я столкнулся с уходившим от Месьё г-ном д'Алигром, который только что передал герцогу Орлеанскому повеление Короля завтра же покинуть Париж 570

и удалиться в Лимур. Эта ошибка двора также была оправдана ходом событий; я, однако, считаю ее одной из величайших и самых непростительных ошибок, когда-либо совершенных в политике. Вы возразите мне, что двор хорошо знал нрав Месьё; но я утверждаю, что в этом случае он знал его плохо, ибо Месьё едва и впрямь не принял или, лучше сказать, едва не исполнил решение, которое он и впрямь уже принял — укрыться в районе рынка, построить там баррикады, воздвигнуть их далее до самого Лувра и изгнать оттуда Короля. Я уверен, что, если бы у него хватило отваги, он исполнил бы свой замысел, и притом без труда, и народ, увидя самого Месьё, да вдобавок Месьё, который взялся за оружие для того лишь, чтобы не допустить своего изгнания, ни перед чем бы не остановился. Меня упрекали в том, будто это я подогревал гнев Месьё, а вот что происходило на деле.

Когда я прибыл в Люксембургский дворец, Месьё был совершенно подавлен, ибо забрал себе в голову, что повеление, переданное г-ном д'Алигром от имени Короля, придумано лишь для отвода глаз, чтобы Месьё поверил, будто арест ему не грозит. Волнение Месьё невозможно описать: при каждом мушкетном выстреле (а в подобные дни ликования стреляют часто) ему казалось, что это стреляет гвардейский полк, посланный окружить его дворец. Лазутчики доносили ему, что кругом все спокойно, нигде никакого движения; он никому не верил и поминутно высовывался в окно, чтобы удостовериться, не слышно ли барабанного боя. Наконец он слегка приободрился, во всяком случае приободрился настолько, что спросил меня — верен ли я ему, на что я ответил ему началом строфы из «Сида»: «Не будь вы мой отец...»

571

Услышав цитату, Месьё рассмеялся, что с ним случалось редко в минуты страха. «Докажите мне свои слова, — объявил он. — Помиритесь с господином де Бофором». — «Охотно, Месьё», — ответил я. Обняв меня, он открыл дверь в галерею, смежную с его спальной, где мы в ту минуту находились. Вышедший оттуда герцог де Бофор бросился мне на шею. [548]

«Спросите у Его Королевского Высочества, — сказал он, — что я ему недавно говорил о вас. Я умею распознавать людей благородных. Давайте же, сударь, раз и навсегда прогоним к черту всех мазаринистов». Так начался этот разговор. Месьё поддержал его двусмысленными речами, которые в устах какого-нибудь Гастона де Фуа сулили бы великие подвиги, но в устах Гастона Французского были лишь огромным мыльным пузырем. Герцог де Бофор пылко настаивал на том, что план Месьё необходимо и возможно исполнить, а план этот состоял в том, чтобы Месьё на рассвете отправился прямо на рынок, воздвиг там баррикады, которые впоследствии вырастут по его мановению на какой угодно улице. Обернувшись ко мне, Месьё спросил, как это принято в Парламенте: «Ваше мнение, господин Старейшина?» Вот что я ответил ему слово в слово. Копию этого ответа я снял с оригинала, который продиктовал Монтрезору, возвратившись от Месьё к себе домой, — писанный его рукой, он хранится у меня по сей день.