Рецензии на произведения Марины Цветаевой

Верно, конечно, — по Толстому опять-таки, — что наши московские дочки «колючи, как ерши», и с ними «сожительство трудно», но не стоит ли попробовать и есть ли какой смысл убивать свой лиризм и песню на эту безотцовщину, в конце концов, просто жалкую. Тем паче, что надежд на белых у Марины уже никаких не осталось, — «добровольчество — добрая воля к смерти»,[270] пишет она. Тем паче, что она отлично и горячо умеет говорить о революции:

Волчьими искрамиСквозь вьюжный мех —Звезда российскаяПротиву всех!Отцеубийцами —В какую дичь?Не ошибиться бы,Вселенский бич!«Люд земледельческий,Вставай с постелею!»И вот с расстрельщикомБредет расстрелянный,И дружной папертью:

— Рвань к голытьбе:«Мир белоскатертный,Ужо тебе!»[271]

Но как же мы-то, в СССР, сможем подойти к этаким вот стихам о революции, навеянных непонятной и истерической смесью ненависти с рыдающей жалостью? Или вот эта горечь изголодавшейся Москвы блокадного времени, несчастной страны, которая карабкалась окровавленными ногтями, чтобы выползти из той «романтики», куда ее усадили Маринины закордонные беленькие приятели:

Слезы — на лисе моей облезлой!Глыбой — черезплечные ремни!Громче паровозного железа,Громче левогрудной стукотни —Дребезг подымается над щебнем,Скрежетом по рощам, по лесам.Точно кто вгрызающимся гребнемРазом — по семи моим сердцам!Родины моей широкоскулойМатерный, бурлацкий перегар,

Или же — вдоль насыпи сутулойШепоты и топоты татар.Или мужичонка, нб круг должный,Зб косу красу — да о косяк!(Может, людоедица с ПоволжьяСклабом — о ребяческий костяк?)Аль Степан всплясал, Руси кормилец?Или же за кровь мою, за труд —Сорок звонарей моих взбесились —И болярыню свою поют…Сокол — перерезанные — путы!Шибче от кровавой колеи!— То над родиной моею лютойИсстрадавшиеся соловьи.

Прекрасное стиxотворение. И жаль ужасно, что эти исстрадавшиеся соловьи предпочитают звенеть и щелкать над белогвардейской мертвецкой, которая, оказывается, ни в чем, бедняжка, кроме своей собачьей смерти, не виновата. И как щелкают, послушайте:

И марш вперед уже,Трубят в поxод.О как встает она,О как встает…Уронив лобяной облом,В руку, судорогой сведенную,— Громче, громче! — Под плеск знаменНе взойдет уже в залу тронную!..

и т. д.

Xоть все это и называется «Посмертный марш» и не оставляет никакой надежды отпеваемым… А какое изящество иной раз.

А сугробы подаются,Скоро расставаться.Прощай, вьюг — твоих — приютство,

Воркотов приятство.Веретен ворчливых царство,Волков белых — рьянство.Сугроб теремной, боярский,Столбовой, дворянский,Белокаменный, приютскийДля сестры, для братца…А сугробы подаются,Пора расставаться.Аx, в раззор, в раздор, в разводствоШироки — воротцы!Прощай, снег, зимы сиротскойДаровая роскошь!..

Обижаться на Марину, конечно, нечего. Из песни слова не выкинешь, а из сердца и подавно. Будем верить, что ей незачем больше ворочаться к этим белобандитским паниxидам.

Автор за границей, а это сильно действующее средство не раз излечивало от реакционного обморока и более постулированных людей, чем поэтессы. Xорошо проститься с сугробами, плохи ли слезы над ними, — да какова-то жизнь без них? «Ремесло» — больная, обиженная книжка, но в ней есть истинная боль и этим она оправдывается. В крайнем случае мы оставим ее в музее, как горький памятник загубленному дарованию. Революция велика, — могий вместити, да вместит; это дано не всякому, а Марина Цветаева еще не жила настоящей Россией.