Ретт Батлер

В то утро, когда дядя Генри отбыл назад в Атланту, дождь не пошел, и вообще дожди прекратились. Почва прогрелась, к удовлетворению Уилла. Лошади Тары отдохнули и были рады снова поработать. В третье воскресенье марта Уилл Бентин отправился к негритянским хижинам — сообщить работникам Тары, что в понедельник для них будет работа.

— Обычная плата для взрослого работника. Двадцать пахарей, двадцать сеятелей. Начнем на рассвете на полях у реки.

В понедельник еще затемно Уилл с Сэмом загрузили семена, подкапывающие лемехи и запасные гужи в длинный фургон. Когда они повели рабочих лошадей вниз по извилистой дороге, еще не рассвело, но путь был знаком, свет и не требовался. Внизу у реки тянуло холодком; Сэм дремал, а Уилл курил трубку.

Небо посветлело, в низинах пока держался туман. Проснулись и запели птицы. Уилл выколотил трубку, соскочил с фургона наземь и потянулся. Он плотно позавтракал, приготовившись к длинному рабочему дню.

В десять утра, галопом прискакав в негритянское поселение, Уилл обнаружил там только женщин и детей. Жены сообщали, что рабочие, которых он ждал, либо заболели, либо отправились на заработки в Атланту, либо уехали навестить родственников. Одна из негритянок посмотрела ему в глаза и сказала:

— Знаете ведь, как оно, мистер Уилл.

— Нет, Сейди, не знаю. Я готов начать сев, а у меня нет рабочих. Я плачу хорошие деньги и всегда поступал по cтраведливости. Нет, не знаю, как оно.

Женщина не грубо, но твердо закрыла дверь прямо перед носом Уилла.

Негры не выходили работать в Таре, а соседям надо было сеять свой хлопок. Эшли пришел помочь, а Моисей отказался.

— Я ниггер Двенадцати Дубов. И нигде, кроме Двенадцати Дубов, работать не стану.

Эшли Уилксу никогда не приходилось идти за плугом, поэтому Уилл шел рядом, пока тот не приноровился. Дилси сеяла хлопок, хотя, по ее словам, ей прежде не доводилось этого делать, и Присси тоже. Пожаловавшись на жизнь, Порк все же повесил на шею матерчатый мешок с семенами и двинулся следом за пахарями, открывавшими неглубокую борозду на хлопковых грядах. Скарлетт, Розмари и Сьюлин ехали позади сеятелей, их лошади тянули за собой доски, закрывавшие семена.

Дождь не пошел и в этот день.

Уилл больше не уходил спать на сеновал. В конце дня он слишком уставал и все равно не услышал бы лая пса.

Мамушка поднималась в четыре утра, чтобы разжечь плиты и приготовить завтрак. Поев, все собирались в конюшне. Порк бормотал: «Слава богу, масса Джеральд не дожил, чтобы увидеть, до чего мы дошли». Сьюлин напоминала Уиллу, что прежде, пока «кое-кто» не вернулся в Тару, никаких трудностей с наймом работников не было. Всю дорогу, пока фургон вез их на поле, Розмари сидела с закрытыми глазaми, стараясь урвать еще несколько минут сна.

В полдень Уэйд привозил им обед и оставался, чтобы подвозить воду работающим людям и лошадям. Мамушка доила коров, собирала яйца, кормила свиней и ухаживала за меньшими детьми. К вечеру, когда усталые работники Тары возвращались, едва передвигая ноги, у Мамушки уже был готов ужин.

Когда Розмари читала письма брата, дети с трудом могли удержаться, чтобы не уснуть. А Ретт там шутил, что его чуть не погребли в трюме шотландской шхуны, которая ловит сельдь, под целой тонной извивающейся рыбы.

Луи Валентин скорчил рожу.

А Элла спросила:

— Мама, когда папочка вернется домой?

Утро последнего воскресенья в апреле выдалось теплым и ясным. В воздухе витал аромат жимолости и каликанта. Маленькая Элла увязалась за Мамушкой в коровник. Ей очень нравилось смотреть, как Мамушка прыскает молоком из вымени коровы прямо в раскрытые рты кошкам, комично рассевшимся возле ее табурета.

— Что это, Мамушка? Там, возле ворот?

Старая негритянка схватила Эллу за руку.

— Сладенькая, пойдем со мной. Не надо туда смотреть.

Элла упала на землю и забилась в конвульсиях.

Длинный вывалившийся язык облепили мухи, белые клыки отважно оскалены — на шесте ворот была насажена окровавленная голова Бу.

В сумерках Уилл обнаружил Сэма возле реки, где разводились чукучаны. Однако хотя рыба ходила стадами, удочки Сэма лежала без дела на берегу. Уилл присел рядышком, в колене хрустнуло.

Старый становлюсь, — сказал Уилл.

Над водой пронеслась скопа и подхватила когтями извивающуюся рыбину.

Жаль Бу, — промолвил Сэм, — Знатный был пес.

— Угу.

Уилл завозился, разжигая трубку.

Помолчав, Сэм сказал:

— Я теперь священник в нашей Первой африканском церкви.

— Видный пост.

— Как считаете, врать — значит не говорить того, что знаешь, или только говорить неправду?

Тут трубочка Уилла потухла, избавив его от необходимости отвечать. Через некоторое время Сэм продолжил разговор:

— Ниггеры боятся. Вот почему они не выходят на работу.

Уилл наконец снова разжег трубку, но скривился и вытряхнул отсыревший остаток табака.

— Я так примерно и думал. Кто их напугал?

— Только глянь на этого мерзавца! Целых три фута, и как не меньше.

— Да, здоров.

Рыбаки припомнили самого большого чукучана, выловленного тарлтонским Джимом во Флинт-ривер, сорокафутового, судя по весам, где Беатрис обычно взвешивала свиней.

Сэм произнес: