Ревет и стонет Днепр широкий

Теперь дед Маланчук уже все слышал.

— Пахкают, — говорил он и крестился. — Это с нашей стороны: как раз от хаты Никанора Кривого стрельнули… А это из экономии, аккурат из–под навеса с инвентарем — значит, «ударники смерти»… — При слове «смерть» дед крестился особенно усердно. — А это, тьфу, шомполка Ивана Ганджи! Господи боже мой, сколько его за браконьерство и штрафовали и в полицию таскали, а он опять за свое… А это уже пулемет — не иначе как немецкой марки, потому у нашего «максима» совсем голос другой…

Софрон сидел бледный, крестился каждый раз вслед за дедом и шикал на баб, чтоб голосили не слишком громко, а то ненароком услышат! Кто услышит, о том ведал только он сам.

— Господи, преблагий господи, пресвятая богородица, святая троица, помилуй нас и спаси — шепотом молился Софрон. — Покарал–таки господь за то, что против закона божьего пошли…

Вдруг стрельба стала слышнее — сразу затрещало несколько пулеметов, ударили залпами винтовки, а потом донеслись и голоса.

— Ура! — докатил ветер.

— Не наши кричат! — тут же констатировал дел Маланчук. — Наших голоса я знаю. Противник «ура» орет. Не иначе как в атаку пошел…

Софрон вскочил, опять сел, снова вскочил с места и забегал по горнице:

— Куда ж теперь, куда?!

В атаку и верно вышли «ударники» из экономии. Их было с полсотни, все хорошо вооруженные: что им канителиться с безоружной толпой?

«Ударники» дали длинную очередь из всех пулеметов, а потом вышли за ворота экономии и, постреливая из винтовок, двинулись полем на село — от кагаты к бурту, от бурта к кагате.

Осаждающим — группе прорыва, правому и левому флангу — пришлось показать тыл и броситься наутек.

Тимофей Гречка отходил последним. Выпускал обойму из–за кагаты и перебегал за бурт. Выпускал из–за бурта обойму и отбегал к кагате. И проклинал весь свет. Стоять бы ему сейчас у орудия в башне — хотя бы и против «Гебена» и «Бреслау»! А тут тебе огневой насыщенности ни… Словом, это тебе не на море, а на сухопутье, и Гречке было невдомек, как правильно вести бой против преобладающих сил противника. Он проклинал весь свет, выпускал обойму и отбегал назад, за своими, вооруженными кольями и вилами. Потом пустил длиннейший матросский завертон — и кинулся опрометью: патроны кончились, маузер был бесполезной игрушкой.

Вакула Здвижный лежал прямо на дороге — позиция выгодная, как раз во фланг цепям противника, да и окоп Вакуле был не нужен: все равно безногого видно только наполовину. Лежал и стрелял — спокойно и равномерно: пять пуль выпустит одну за другой, затем остановится лишь на минутку, чтоб вставить новую обойму, и снова одну за другой — пять. Огневого припаса было у Вакулы до черта: патронов полны карманы, за пазухой да еще в шапке. Но хуже обстояло в подначальной ему команде: щомполки уже расстреляли весь порох, пистолетчики тоже истощились вконец — и огневой заслон второго эшелона умолк.

Вакула посмотрел по своей цепи направо и налево:

— Кто отстрелялся — отходи!.. — приказал он. — По одному!.. Перебежкой!.. За хаты и — по хатам!.. Выполняй!

Увечные фронтовики один за другим, кто бегом, кто ползком, если без ноги, оставили позиции: хоть и увечные, а фронтовики и приказ выполняли точно.

Теперь в заслоне Вакула остался один и продолжал стрелять: пять выстрелов — один за другим, потом снова пять.

Хлопцы из Гречкиной группы прорыва — кто с колом, кто с вилами — тоже поспешно пробежали мимо Вакулы.

— Колья кидай, — кричал им Вакула вслед, — чтоб и признака не было! А вилы — в солому.

И продолжал стрелять.

Тимофей подбежал к Вакуле и упал на землю рядом.

— Проиграли мы бой, Вакула! — простонал Гречка, в отчаянии даже всхлипнув. — Матери его из ста двадцати орудий!

Вакула выпустил пятый и, пока вставлял новую обойму, ответил угрюмо:

— Проиграли… Отступай…

И снова дал пять выстрелов.

«Ударники» уже оставили позади свекольное поле. Один за другим они перебегали дорогу и пропадали за стволами толщенных столетних лип, посаженных еще Шембековыми прадедами для царицы Екатерины великой. От Вакулиного укрытия цепь «ударников» была уже недалеко, и Вакула спустил прицельную рамку винтовки на двести.

— Тикай! — крикнул он Гречке. — Как раз добежать успеешь!

— Как — тикай? — удивился Тимофей. — Погибать будем врукопашную! Ты же на своем заду до хат не доскачешь!..

— Тикай! — завопил Вакула. — Мое дело — прикрывать огнем!..

— А!.. — Гречка матюкнулся, вскочил на ноги, схватил Вакулу в охапку, чтобы с ношей на руках, согнувшись, податься назад в село. Вакула хоть и полчеловека, а был тяжеленек — далеко с таким грузом не убежишь.

— Дурило!.. Пусти!.. Видно же нас будет; обоих уложат!..

Гречка сделал два шага, но Вакула рванулся, ткнул его культей в живот — Гречка не удержал, и Вакула брякнулся на землю. Он сразу же подполз к своей винтовке и снова принялся стрелять.

— Дурило! — ругался он. — Интервала делать нельзя! Они тогда в два счета проскочат!.. Тикай, матери твоей!.. — уже истерически, вот–вот забьется в припадке, заорал Вакула.

Гречка поднял маузер, сунул за пояс.

— Не пойду! — решительно заявил он. — Вместе будем пропадать.