Ревизор Империи

— Маркса? Проблемы классовой борьбы, извините, не по моей части.

— Я не о классах. Я о философии. Маркс высказывает такую вещь, что бытие определяет сознание.

— Вы — материалист?

— Идеалист. Наверное, наивный идеалист. Но можно допустить, что отчасти это бывает. Отчасти. И вот что выходит. Мы учим людей смириться и покаяться. Но ведь это хорошо было две тыщи лет назад. Что народ иудейский? Римляне за них воевали, судили и казнили тоже римляне. Плоды на деревьях круглый год. А у нас капитализм. Люди видят — успех у того, кем движет гордыня, и кто никогда ни в чем не раскается. Сметут нас, Виктор Сергеевич, и на развалинах храмов коз пасти будут. Понимаете?

— Ничего не понимаю. Если вы считаете, что будет революция, церкви сравняют с землей, а священников начнут истреблять, то, вы уж простите, для чего вам при таких мыслях церковь?

— А для чего Христу нужно было распятие? Чтобы вернуться на землю в виде веры, в душах, умах, чтобы унять вражду, злобу, чтобы жизни чьи‑то спасти. Это и было второе пришествие, оно свершилось. И если случится в России революция — кровь христианских мучеников спасет и возродит нашу веру, вернет к добру людей русских…

"Все‑таки фанатик", размышлял Виктор, ковыряя тыквенный пудинг, "но производит впечатление доброго и искреннего человека. Выговориться ему тут не с кем? Или разведка боем? Может, они меня прощупывают? Рискованно без подготовки. Хотя — поп инженер человеческих душ. Подослать одного, другого, понять логику, найти слабые стороны."

Он вдруг узнал этот запах кухни, который стоял в заведении, несмотря на окна, открытые по причине весеннего тепла. Точно так же пахло когда‑то в столовке на Молодежной. Белые волны штор на окнах, высокий ресторанный потолок с хрустальными люстрами и буфет — огромный, во всю стену резной буфет, покрытый лаком под орех. Кондиционеров тогда не ставили…

— Ваше преподобие, могу ли я вам чем‑то помочь?

"Если он подводит к контакту — что‑то предложит."

Отец Паисий улыбнулся.

— Виктор Сергеевич, это я вам должен помочь. Сперва хотел знать, помогать ли вам. Теперь вижу, надо, но — не смогу. Неловко получилось.

"И как это понять? Пастор Шлаг шел на контакт, но в последний момент… Или здесь подслушивают? В принципе, при местной технике… или по губам… Но зачем тогда здесь? Или намекнуть, что в другом месте?"

— Да, вы правы. Я должен сам прийти в храм.

— Я не это имел в виду. Совсем не это.

— А что?

— Сейчас не могу этого сказать. Буду за вас молиться…

14. Битва бобра с козлом

— Простите, у вас спичек не найдется?

Голос капитана Брусникина застал Виктора, когда он спускался по деревянной лестнице причаховского заведения, нервно похлопывая ладонью правой руки по монументальному поручню перил, выкрашенному в красно — коричневый цвет, словно сиденье школьной парты.

— Так я же не курю.

— Ах да, совсем забыл. Простите, — извинился капитан, и полушепотом добавил: — Батюшка — человек охранки. Сообщает о преступлениях против государя.

Виктор пожал плечами.

— Сказал, что мне надо помочь, но он не сможет. Это что‑то значит?

— Не знаю… — ответил капитан, и уже громко произнес: — Да вы не беспокойтесь. Половой принесет закурить, — и быстро поднялся по лестнице.

Навстречу ему спускалась молодая пара: мужчина в путейской форме с фуражкой и дама с ямочками на щеках, слегка приподнимавшая свободной рукой подол бело — розового, как крем на пирожном, платья. Виктор услышал слова:

— Я уже договорилась с Евгений Палычем: осенью, когда Машенька пойдет в гимназию, он возьмет меня на службу.

— Ну почему нельзя что‑нибудь надомное, я не понимаю? В конце концов, с чего ты взяла, что меня куда‑то отправят? Может, прикажут здесь наладить ремонт бронепоездов или паровозов. Не всех же в эти колонны особого резерва.

— А если пошлют, что нам делать? Серафима Никитична говорит: в войну все будут экономить и с надомной не выручишь. Зато со службы мужчин мобилизуют и будут места…

"Господи, они хоть представляют себе, что такое война?" — подумал Виктор. "А в самом деле, что такое здесь война? И что такое война для нас? "

Люди всегда судят по прошедшей войне, рассуждал Виктор. Что здесь была японская? Военные заказы? Или инвалиды, которых определили в приют и солдатские вдовы? Первых, похоже, здесь было больше, чем вторых.

А наше поколение судит по Великой Отечественной, сказал он себе. Мы все выросли на полузаросшем поле битвы, бегали в детстве по заплывшим воронкам и окопам, видели последние руины и деревья, посеченные осколками, и словно звезды на небе, не могли сосчитать фамилии на плитах братских могил. До нас долетали снаряды той войны и мы хоронили сверстников, случайно попавших под этот обстрел сквозь десятилетия.