Ревизор Империи

— О, вы еще многому будете удивляться. С одной стороны, когда была черта оседлости, в Черниговской губернии можно было жить, а в Орловской — нельзя. Но если нельзя, но очень хочется, то можно. Можно считать, что евреи здесь жили еще во времена литовского нашествия. Когда я родился, в Брянске было двести семей, и мы жили на Судках, Судки такое место, где никто больше не хочет селиться, там же и синагога. Если вы были в Париже, вы ведь слышали про Наума Габо? В Париже все слышали про Габо.

— Слышал, — ответил Виктор совершенно искренне. Точнее, он видел в нашей реальности афиши фестивали Рославца и Габо, но понятия не имел, кто они и чем прославились.

— Еще бы! Так ведь это наш Нехемия Певзнер, сын заводчика Абрама, и у него брат Натан, он тоже в Париже. Так вот за черту оседлости. Ее ликвидировали вместе с евреями. Спросите меня, как же я и все остальные. А вот так, мы есть, а евреев нет. Если раньше, извиняюсь, "Союз русского народа" устраивал в Стародубе погромы, но иногда, то теперь погромов нет, но черносотенцы везде, они отрезают пейсы, отбирают кипы и доносят в полицию на тех, кто ходит в синагогу и даже отмечает пурим. Я не говорю про Бунд, про Бунд вообще нельзя говорить даже наедине с собой. И что поразительно, в черную сотню идут евреи. Но об этом можно говорить без конца. Давайте закончим с фокстротом. Я не спрашиваю, можете ли вы наиграть, я уже понял, попробуйте напеть.

"А если он запишет и кинет?" — внезапно подумал Виктор. "Ладно, это не часы. Хотите фокстротов, их есть у меня."

И он напел первое, что пришло в голову, то — есть "Ландыши".

— Феноменально, — воскликнул Мах, прослушав мелодию, и тут же пробежался пальцами по клавишам: музыку от ухватывал на лету. — Феноменально. Но это же не фокстрот.

— Почему не фокстрот? — удивился Виктор столь неожиданной оценкой хита Оскара Фельцмана и Ольги Фадеевой.

— Вы спрашиваете меня, почему? Вы когда‑нибудь фокстротировали? Это слишком быстро, то, что вы изобразили. Ландыши, пара — рам… Это не подойдет. Другое имеется?

Виктор напел кусок из "До чего ж ты хороша, сероглазая", еще одной песни, знакомой чуть ли не с колыбели, надеясь, что Бабаев и Регистан окажутся больше в теме.

— Феноменально, — повторил Мах. — Слушайте, вы знаете много такого, о чем я не имею никакого понятия. Но это обратно не фокстрот. Я вас умоляю, может вы еще чего‑нибудь вспомните.

"И это не фокстрот? А может, он просто кидает? Вот так вот споешь, а он потом запишет и загонит?"

— Вы не могли бы тогда объяснить, что у нас здесь называют фокстротом?

— Я не могу объяснить, это сложно. Я изображу. Вещь называется "Играя с кошкой". Чарльз Лесли Джонсон.

То, что изобразил Мах, Виктор всегда называл регтаймом. Регтаймы Виктор слышал, но они у него никогда не запоминались — вроде как уцепиться мысли было не за что. В голове, как назло, вертелись советские довоенные марши.

— Слушайте, а может, кому‑нибудь марш нужен?

— Вы шутите. Я вообще от марша не откажусь, но господину Гайсинскому нужен фокстрот.

И Мах нервно забарабанил пальцами по крышке фортепиано.

— Впрочем, если вы не можете напеть фокстрот… — добавил он после минутного размышления, — попробуйте напеть марш — вдруг из этого выйдет какая‑то идея.

— Счас. Кхм… "Все выше, выше и выше…"

— Вы большой шутник, господин, простите, память…

— Еремин.

— Так вы с меня смеетесь. Это есть настоящий фокстрот, я вам говорю. "Тарь — япам, япам, тарьяпам…" — и он пробежался пальцами по клавишам, моментально превратив пафосную мелодию в весьма игривую.

— Вам виднее. Но это чужое. Это Хайт написал. Проблем с копирайтом не будет?

— Какой Хайт? Миша из Киева? И кто такой Копирайт? Хайт для него пишет?

— Юлий Абрамович Хайт.

— Так это брат Миши из Киева. Он сменил фамилию и учится на юриста, а Миша цыганские романсы сочиняет. И не было у Хайтов такого фокстрота. Вообще здесь я композитор, за плагиат думаю я, после нашей честной сделки я ничего от вас не слышал, вы мне ничего не пели. И это наши дела с братом Миши, если что. И… и что, вы будете спорить за наши с ним дела или мы пришли с вами за фокстрот говорить?

— Не буду спорить, — согласился Виктор, — только это еще не фокстрот.

— А что же, позвольте узнать?

— Это трейлер. Часть фокстрота. Если берете, договариваемся о доле.

— Странный вопрос. Все по — честному: берите любую половину.

— Половину чего?

— Любую половину гонорара. Мы же партнеры.

— Вы знаете, — произнес Виктор, у которого от неопределенности быта проснулось чувство стяжательства, — за вами только нотная запись или аранжировка. При всем моем уважении, вы все‑таки не единственный музыкант в Брянске.

— И кто у вас возьмет, если вы сами говорите, что чужое?

— Но вы же берете.

Виктор с грустью подумал, что это уже третья реальность, где в первые же дни приходится торговаться, и причем, по его понятиям, не совсем справедливо. А что делать?

— Так сколько же вы хотите? — спросив Мах, удивленно вскинув брови.

— По — честному. Вам целую треть.

— Только?

— Вам обещали тридцатку за сочинение музыки с нуля, а вы хотите половину за нотную запись.

— И обработку.