Революции 1917 года в России как серия заговоров

В пятницу 1 сентября 1917 г. запланированный № 117 не вышел: издание «Новой жизни» было приостановлено на неделю. Есть основания предполагать, что Временное правительство собиралось в скором будущем и вовсе закрыть «Новую жизнь», но этим планам помешал Октябрьский переворот. Лишь в субботу 9 сентября «Новая жизнь» возобновила свое издание: «С сегодняшнего дня наша газета – опять “Новая жизнь”. Запас маленьких Наполеонов далеко не исчерпан, плачевный провал Корниловского заговора далеко не всеми учтен. В виду этого положение левой социалистической прессы остается почти столь же шатким. И да не удивится читатель, если через некоторое время наша газета, благодаря каким-либо новым причудам политического курса, будет опять вовлечена в невольный маскарад. Мы не можем утверждать, что этого впредь не случится. Мы можем только уверить, что под новыми масками, сколько бы их ни было, читатель всегда найдет все то же лицо». 25–26 октября 1917 г. в Петрограде В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, Я.М. Свердлов и другие организовали вооруженное восстание. Непосредственное руководство им осуществлял Военно-революционный комитет (ВРК) Петроградского Совета. Временное правительство было свергнуто. 28–29 октября один из главных критиков и самых непримиримых идейных противников Горького и его «Новой жизни» З.Н. Гиппиус писала в дневнике: «Все газеты оставшиеся (3/4 запрещены), вплоть до “Новой жизни”, отмежевываются от большевиков, хотя и в разных степенях. “Новая жизнь”, конечно, менее других. Лезет, подмигивая, с блоком, и тут же “категорически осуждает”, словом, обычная подлость. Газеты все задушены. Красуется, помимо “Правды”, эта тля – “Новая жизнь” [Гиппиус, 2004, С. 597–598]. Несмотря на все «красование», как раз в ночь с субботы на воскресенье – с 28 на 29 октября – «Новая жизнь», по сути, впервые подверглась большевистской цензуре. Из редакционного сообщения, помещенного в № 166 (160), мы знаем, что поздно ночью часть наборщиков типографии «Новое время», где печаталась «Новая жизнь», стала чинить препятствия к опубликованию приказа Керенского, обращения генерала П.Н. Краснова к казакам и некоторых заметок о заседании в Городской думе. Никого из членов редакции в типографии в это время уже не было. Выпускающий газету техник заявил, что вмешательство посторонних лиц в редакционную часть газеты недопустимо. После этого в типографию явился комиссар местного района с вооруженным отрядом и «заявил, что по телефонограммам ВРК печатание приказа Керенского воспрещается, что же касается отдельных мест из сообщений о заседании городской думы, то это не допускается к печатанию до проверки правильности упоминаемых фактов. Выпускающий газету пытался снестись по телефону с членами редакции, но в виду позднего времени (4 ч. утра) переговорить с ними не мог и потому не решался единолично приостановить выпуск газеты, подвергшейся цензуре. Ознакомившись с происшедшим, редакция заявляет, что она категорически протестует против подобного самоуправства и в случае его повторения – скорее закроет газету, чем подчинится насилию». Горький и его ближайшие соратники – Суханов, Базаров, Строев, Тихонов и др., многие из которых входили в «Организацию социал-демократов-интернационалистов», – разделяли независимую социалистическую программу. Новожизненцы не признавали возможности победы социалистической революции в России и не принимали идеи диктатуры пролетариата. Они выступали за социалистическое коалиционное правительство, за Учредительное собрание, всеобщий демократический мир, земельную реформу и рабочий контроль. Потому сразу после Октябрьской революции Горький, находясь в тяжелом расположении духа, выступил против авантюризма большевистских планов. 6 ноября Горький был у врача И.И. Манухина, с которым также дружила чета Мережковских. «Он [Горький] производит страшное впечатление, – писала Гиппиус. – Темный весь, черный, «некочной». Говорит – будто глухо лает. Только все о своей статье которую уж он «написал»… для «Нов[ой] Жизни»… для завтрашнего №… Да черт в статьях! Дима [Д.С. Мережковский] хотел уйти… Тогда я уж прямо к Горькому: никакие, говорю, статьи в «Нов[ой] Жизни» не отделят вас от б[ольшеви]ков, «мерзавцев», по вашим словам; вам надо уйти из этой компании. И, помимо всей «тени» в чьих-нибудь глазах, падающей от близости к б[ольшеви]кам, – что он, спрашиваю, сам-то перед собой? Что говорит его собственная совесть?