Революция 1917 года глазами современников. Том 2 (Июнь-сентябрь)

Можно было бы, конечно, указать на исторический пример, на провозглашение республики временным правительством Ламартина и Ледрю-Роллена на другой день после февральской революции. Но правительство кн. Львова на другой день после мартовской революции объявило, что оно ставит своей первой задачей «открыть путь к выражению воли народной относительно образа правления». В одном из пунктов первой программы кабинета кн. Львова, подписанной им, председателем Гос. думы, и всеми министрами, сказано было, что Учредительное собрание установит форму правления и конституцию страны. И с тех пор настойчиво и неоднократно подтверждалась эта мысль.

Впервые в декларации А.Ф. Керенского в июле, когда ему были вручены полномочия по образованию нового кабинета, было официально употреблено слово «республика», прошедшее тогда совершенно незамеченным. Теперь эта республика провозглашена Временным правительством, и об Учредительном собрании декларация 1 сентября совершенно умалчивает.

Можно ли отсюда делать выводы, что решение будущего «полновластного хозяина» предвосхищено? Конечно, нет. И тем не менее надо категорически признать, что правильной является не точка зрения авторов декларации 1 сентября, а прежняя точка зрения, от которой декларация отказалась. По реальному своему значению декларация, повторяем, поскольку она не должна рассматриваться как пустая фраза, не связывает Учредительного собрания, но она, несомненно, должна отразиться на свободе пропаганды, на самом отношении к тем течениям, которые не примкнули к республиканской идее. Если эти течения до сих пор незаметны, то это не значит, что их не существует.

Еще серьезнее, впрочем, другое замечание, невольно приходящее в голову. Мы бы его формулировали в вопросе: уверено ли Временное правительство в том, что вывеска республики поднимет престиж теперешнего порядка? И не приходится ли опасаться совершенно другого: что, наоборот, «республикан

ская идея» при свете этого теперешнего порядка потерпит значительный урон в своем авторитете и в своей соблазнительности?

Речь. 1917,5 (18) сентября. № 208 (3950).

Бердяев Н.А. ДЕМОКРАТИЯ И ИЕРАРХИЯ

I

Нравственное и эстетическое безобразие русской революции не должно мешать нам увидеть ее огромное значение. Ее духовные последствия, во всяком случае, будут велики. Русская революция - огромный опыт, который изменит у интеллигентных русских людей чувства жизни и заставит их по-новому мыслить. Традиционная история русской интеллигенции кончена, ее основные идеи проверены на жизненном опыте, и ложь их изобличена. Теперь уже навеки веков русская революционная интеллигенция не вправе будет говорить, что рай на земле водворится, когда она будет у власти: она побывала у власти, и на земле водворился ад. Поистине русская революция имеет какую-то большую миссию, но миссию не творческую, отрицательную - она должна изобличить ложь и пустоту какой-то идеи, которой была одержима русская интеллигенция и которой она отравила русский народ. Идея эта заимствована из западных учений, но она своеобразно преломилась в восточной русской стихии и доведена до небывалой крайности. Русская революция есть изобличение лжи демократии как верховного принципа жизни, опытная проверка того, к чему приводит тираническое торжество эгалитарной страсти. Русские одержимы эгалитарной страстью, жаждой механического и материалистического уравнения. Эта эгалитарная страсть переживается в России с религиозным пафосом и носит характер демонической одержимости, направленной на истребление всех качеств бытия, всех различий, всех возвышений. В русской революции нарушен иерархический принцип в такой степени, как ни в одной из революций мира. Требование равенства будет в ней скоро распространено не только на низшие ступени человеческого мира, но и на низшие ступени мира природного, на животные, растения и минералы, на атомы материи. Весь космос распадется на атомы, и каждый атом потребует себе равного положения со всеми другими, каждый признает себя суверенным. Ведь выделение человека из природы, его возвышение над низшей природой есть уже аристократизм, есть уже иерархизм, которого не должна терпеть все сметающая со своего пути эгалитарная страсть.

Французская революция была кровавой и страшной, но и в ней не было полного разрушения того иерархического начала, на котором покоится всякий строй государства и общества, всякая цивилизация. Западная Европа и после всех революционных переворотов осталась иерархической, в ней сохранились традиции всякого цивилизованного общественного бытия. Народы