Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений

Таким образом, усиление экстремистских настроений леворадикалов подпитывается их дальнейшей маргинализацией, а также и чувством нарастающего бессилия, связанного с упадком и кризисом движения. Естественно, это должно толкать часть леваков к демонстративно экстремистскому поведению — в надежде привлечь к себе внимание как СМИ, так и «угнетенных масс», во-первых, и компенсировать чувство собственного бессилия — во-вторых. Такой демонстративный экстремизм уже проявлялся неоднократно в последние годы — ив значительной степени был спровоцирован примером «Студенческой защиты», создавшей себе имидж «самой крутой» левацкой организации за счет студенческих беспорядков. Но если студенческие беспорядки 1994–1995 гг. приводили к определенным результатам (удовлетворение властями требований студентов, создание организаций «Студенческой защиты» на местах), то аналогичное экстремистское поведение в будущем чем дальше, тем больше обречено носить самоцельный и самодостаточный характер.[474]

Психологическая готовность для такого поведения в левацком мире (в первую очередь среди анархистов) уже заложена. Окружающий мир однозначно воспринимается леваками не просто как недружественная, а как откровенно враждебная среда, и потому переход к агрессивному поведению представляется им естественным — по известной формуле «всякое революционное насилие есть ответное насилие»: «Самозащита — это реакция на окружающую среду, если этот мир угрожает тебе — ты должен его убить».[475]

Лидер Инициативы революционных анархистов (ИРЕАН) и «Студенческой защиты» Дмитрий Костенко в знаменитом тексте «Назад к Нечаеву», сам того не осознавая, зафиксировал именно такое психологическое состояние — состояние готовности к конфликту с внешним миром (и даже стремление к такому конфликту — пусть и самоубийственному): «Вместо свободных территорий мы предлагаем свободные сообщества, когда люди, продолжая жить в отвратительных условиях капиталистической действительности, заключают между собой договор… становятся в отношениях между собой свободны и живут по своим законам. Своего нельзя обмануть, а во внешнем мире допустимы любые средства, можно лгать, красть, мошенничать, печатать фальшивые деньги, клятвопреступничать, присягать и отрекаться по двадцать раз на дню, заключать любые альянсы, лишь бы во вред Системе».[476]

Безусловно, сам Костенко понимает, что создание «автономных сообществ», находящихся в открытом конфликте с внешним миром, — это вариант гражданской войны (без «освобожденных территорий», то есть вариант «диффузиро-ванной гражданской войны», какую вели с властями «Красные бригады» в Италии, РАФ в ФРГ, «Тупамарос» в Уругвае и ведут ЭТА в Испании, ИРА в Великобритании и т. п.). Однако гражданская война уже перестала быть пугалом для леваков. Ищущий пути примирения с религией «последний теоретик» КАС Петр Рябов, которого его оппоненты в анархистском движении называют «кабинетным анархистом», с неожиданной резкостью пишет: «Расхожий штамп советского неформалитета — святая убежденность в том, что «гражданская война — это наихудшее зло»! Но неужели это так? Нет — гражданский мир, мир рабов с деспотами, мир палачей с жертвами — хуже всего!»[477] Интересно, что эта апология гражданской войны датирована еще июлем 1992 г. (хотя и опубликована позднее) — то есть тогда же, когда другой видный деятель КАС — Влад Тупикин самым сильным обвинением против Лимонова считал обвинение в «желании гражданской войны».

[478]

П. Рябов — один из наиболее теоретически грамотных анархистов в России — безусловно, лишь отражает общую картину психологической маргинализации значительной части анархистского сообщества и тенденцию к добровольному замыканию части этого сообщества в духовно-моральном гетто: «Борьба с Системой — это борьба не только и не столько против конкретной Власти, сколько, как это ни парадоксально, — против общества, против народа, против самого себя… Тут мало разума, тут нужно отчаяние и ненависть…»;[479]

«У сегодняшнего революционера нет ни почвы под ногами, ни веры в светлое будущее, ни культурной «среды обитания», ни теоретиков и мучеников движения, ни живых традиций, — ничего, кроме одинокой и субъективной жажды—до конца противостоять Дракону Системы».[480]