Революция в зрении

До появления письменности единственным способом обеспечить своим мыслям будущее и после своей смерти было сочинить историю или мелодию, достаточно запоминающуюся для того, чтобы люди воспроизводили ее, собравшись у костра, из поколения в поколение. Не многим счастливцам удалось выдумать настолько удачную песню или сказку (хороший пример — “Илиада” Гомера). И если наши предки были хоть сколько-нибудь похожи на нас, главными хитами их репертуара наверняка было что-нибудь вроде “ола-ла” или “моя крошка бросила меня”, а вовсе не “вот вам мой совет, которого вы не просили” или “никогда не ешьте молочно-белых ягод”. Использовать здесь в качестве магнитофонной пленки собственных детей — дело, вероятно, гиблое (не будут ли они наперекор вам говорить противоположное?), но в любом случае сопряженное с произносимым словом, которое будущие поколения без труда поймут. Вопрос в том, как сохранить свой голос, чтобы его услышали. Голоса слишком легковесны и бесплотны: пытаться сохранить их — все равно что делать 70-футовую передачу в американском футболе, используя кусок зефира вместо мяча. Зефир легок, но далеко его не забросишь. Если вы будете громко кричать во время извержения вулкана, возможно, стремительно откладывающиеся слои вулканического пепла сохранят рябь от звуковых волн, создаваемых голосом, и какой-нибудь хитроумный археолог в один прекрасный день расшифрует ее. Одна беда: далеко не все из того, что вы произнесли бы в подобных обстоятельствах, можно повторить в приличном обществе.

То, что доисторическим людям все-таки удалось

оставить после себя, обычно представляет собой нечто твердое и прочное, вроде Стоунхенджа или статуй моаи на острове Пасхи. Подобные “передачи” доходят прямо по назначению, правда, напоминают они скорее не мяч, а огромную фуру с двумя тоннами зефира, которую не в состоянии поймать ни один член команды. Грандиозные монументы хороши, если вам нравится пускать пыль в глаза соседним племенам и впечатлять своим могуществом потомков. Но если ваша цель — оставить сообщение действительно понятное, тогда эта тактика будет менее успешной, чем сочинение высокопарных стихов, и тяжеловеснее в прямом смысле слова. Единственное, что мы можем с уверенностью утверждать на основании информации, переданной подобным образом, — это что у древних было слишком много свободного времени. Что и говорить, не самое содержательное послание с того света.

Изобретение письменности раз и навсегда изменило наши способности к спиритизму — и мир. Теперь чтение влияет на все стороны повседневной жизни: в современном доме трудно отыскать помещение, в котором не нашлось бы ни одного так или иначе написанного слова. Многие из нас прочитывают в день больше предложений, чем слышат. Чтение, между тем, — дело очень сложное. Оно предполагает скоростную обработку тысяч значков. Текст этой книги составлен более чем из 300 тысяч штрихов, а во многих романах их больше миллиона. Люди не просто высококвалифицированные читатели: в головном мозге, по-видимому, имеются зоны, предназначенные для зрительного распознавания слов. Исходя из этого, марсианину, лишь приступающему к изучению людей, вполне простительно заключить, что наша способность к чтению выработалась в ходе эволюции. Но это, разумеется, не так. Чтение и письмо появились всего несколько тысяч лет назад, а во многих частях света и того позднее. Мы читаем, используя глаза и мозг своих неграмотных предков. И задаемся вопросом: почему нам так хорошо удается столь противоестественное занятие? Мы читаем с такой легкостью, как если бы были созданы для этого, но мы определенно не были для этого созданы. Откуда же у нас эта сверхспособность?