Революция в зрении

Итак, заранее приготовленную, “законсервированную” речь обычно слушать непросто, в то время как подлинный активный диалог, основанный на взаимодействии, дает слушателю возможность проявить себя с наилучшей стороны. Тем не менее существует одна разновидность звукового потока, которая не перенасыщает мозг и которую не нужно ни прерывать ради лучшего восприятия, ни сопровождать картинками: музыка. Когда аудиозапись ничего не пытается нам сообщить и служит только эстетическим целям, слушать ее сразу же становится делом необременительным. То есть малая распространенность аудиокниг и вообще трудности с восприятием длинных заготовленных речей не связаны с недостатками слуха как такового. Проблема лишь в том, что речь, в отличие от музыки, требует буквального понимания, а подобное понимание лучше всего достигается в тех случаях, когда слушатель имеет возможность взять информацию за шиворот и вертеть ее так и сяк, пока она не уложится в голове. Качественная беседа с рассказчиком может принести большую пользу, но чтение будет еще эффективнее, потому что, читая, вы держите информацию в руках в буквальном смысле слова и можете взаимодействовать с ней сколько вашей душе угодно.

Рабочие руки

Разговаривать — это вовсе не то же самое, что обмениваться записками во время урока. Хотя в обоих случаях имеет место двусторонний обмен информацией, переписка в классе сопряжена с малым количеством чтения и большим количеством возни — будь то возня ручкой по бумаге или нетерпеливое ерзанье в ожидании ответа. Сочинение записок требует времени — до такой степени немалого, что вы почти непрерывно заняты писаниной, изредка переключаясь на чтение. Вы главным образом пишете, а не читаете. Беседа же (устный разговор) представляет собой нечто совершенно иное: вы все время либо говорите, либо слушаете. Ваша речь льется без усилий, со скоростью, почти равной скорости ваших мыслей. Иными словами, если письмо отнимает гораздо больше сил и времени, чем чтение, то говорить примерно так же просто, как и слушать.

Эта разница объясняется количеством людей, с которыми нам приходится общаться. Когда мы говорим, обычно нас слушает всего несколько человек, как правило — вообще один (когда я говорю со своими домочадцами, бывает и того меньше). По этой причине эволюция устной речи представляла собой некий компромисс между ртом и ухом: рассказчику не то чтобы очень трудно произнести, слушателю не то чтобы очень трудно понять. С письменностью же дело обстоит иначе: число читателей, то есть “зрителей-слушателей”, одного-единственного писателя

может быть практически бесконечным. Если письменный язык эволюционировал с той же целью, что и устный — чтобы облегчить жизнь населению в целом, — выходит, что эволюцию письменности двигали читатели — просто потому, что их большинство. Вот почему, каким бы поразительным даром нам ни казалась письменность, дар этот предназначается скорее глазу, нежели руке. Например, эту книгу я писал шесть месяцев (по большей части действительно от руки), а вы можете прочесть ее за шесть часов. Это разумный компромисс, так как (надеюсь) у этой книги будет много читателей — гораздо больше, чем слушателей, с которыми я успел бы лично пообщаться за пол-года.