Револьвер системы «Наган» № 47816

Женя лежала на земле. Ничего не болело, но и шевельнуться она не могла. Недавний сон ее не исчез, не растаял без следа, он перемешался с реальностью в какой-то непонятный тягучий бред. Дорога, которой они проскакали, никуда не исчезла, она свернулась вокруг них в кольцо, словно змея, кусающая свой хвост, и были вокруг и горы, и горящие города, и бескрайние степи — все одновременно. Над головой пылали звезды — яркие, как театральные прожектора.

Но она не смотрела вверх или по сторонам, видела все краем глаза. Она смотрела на Тимура. Удивительно, но Тимур уцелел и стоял на ногах. Но творилось с ним в том бреду неладное… Он менялся на глазах, будто кусок воска, меняющий вид и форму в пламени свечи. Становился то выше ростом, то ниже, то казался похожим на своего дядю, на инженера Георгия Гараева, то на того страшного старика, которого дядя изображал в самодеятельности… И Женя поняла, что проснуться ей не удалось, потому что наяву так не бывает.

Он что-то ей говорил — и когда выглядел как Тимур, и когда казался совсем не Тимуром. Губы шевелились, но Женя не слышала ни звука.

Старик шагнул к ней, тяжело хромая, но нагнулся над Женей уже четырнадцатилетний мальчишка, и поцеловал ее в лоб, и сказал что-то, снова беззвучно, она как-то сумела прочитать слова по движениям губ или же просто догадалась… Он сказал, что любит ее и скоро за ней вернется. Потом он ушел, наверное, за помощью, и…

— И он за мной не вернулся… — тихо и безжизненно произнесла Женя и повторила еще тише: — Он за мной не вернулся…

Больше она не сказала ни слова, сколько они ни спрашивали. Смотрела вверх невидящим взглядом и явно находилась сейчас не в больнице, а где-то на привидевшейся ей дороге, среди бескрайних пустынь и пылающих городов…

Впрочем, долго задавать вопросы не позволил доктор Колокольчиков, прогнавший их из палаты. Ступайте, дескать, к Пятакову, сейчас его перевязывают, а потом можно будет поговорить, но недолго, полчаса, сорок минут в крайнем случае.

11. Допрос Петра Пятакова

Петя Пятаков, известный также под прозвищем Фигура, хоть и считался одним из первых хулиганов во всей округе, но парнем оказался на редкость сообразительным. И только оттого, наверное, остался жив, лишившись пальца на левой руке и заполучив страшную рубленую рану на темени: прикинулся мертвым, не стонал, не шевелился… И уцелел, избежал еще одного сабельного удара.

А сейчас сообразил, что за все его художества в чужих садах и огородах никто уже не накажет, — и отвечал без уверток, хоть и старался не афишировать особо свои хулиганские «подвиги».

Из вопросов и ответов сложилась примерно такая история.

Нет, они с Тимкой Гараевым не дружили, наоборот, их компания враждовала с этими фашистами… Он, Фигура, вообще не понимает, как Тимка сумел подмять под себя большинство поселковых мальчишек, да и многих деревенских. Приехал совсем недавно не пойми откуда, никого тут не знал, а вот как-то сумел, заболтал, уговорил…

Старая часовня? Нет, началось все не в часовне, а возле дома номер двадцать четыре, что в Кривом переулке. Кто в том доме живет — он, Фигура, не знает, никогда не интересовался. Но клубничные грядки в саду знатные, крупная клубника, сладкая, и самая ранняя в поселке, уже в середине июня хоть ведрами собирай… Да почему же лазил? И в щель забора все прекрасно видно.

В общем, субботним вечером возвращались они из парка, своей компанией, десятка полтора парнишек. Что в парке делали? Так праздник же, десять лет заводу отмечали, карусели работали и вышка парашютная, потом концерт был, потом танцы… В общем, возвращались они Кривым переулком и решили в тот сад заскочить, скушать по паре клубничин, от хозяев не убудет — все равно дрозды и прочие вредные птицы больше склюют.

Только через забор перемахнули, до грядок даже не дошли, — Тимка со своей бандой налетел. Фонарями в глаза слепят, хватают, руки выворачивают… Со всех сторон окружили, не уйти. Всех скрутили, никто не сбежал. Да, Мишку Квакина тоже скрутили, но потом отпустили зачем-то, и оттого он, Фигура, когда выпишется из больницы, непременно задаст старому приятелю пару вопросов.

Так их осталось двенадцать, еще двое парней по Кривому переулку не пошли, им надо было в другую сторону. Вот не стоило в сад сам-тринадцать лезть, оправдалась дурная примета, еще как оправдалась…

В общем, отвели их в старую часовню, заперли. Почему не пытались выбраться? А как? Дверь железная, на окнах решетки, поверх них ставни, а сама часовня хоть старая, да крепкая, без лома стены каменные не раздолбать.

Не кричали и на помощь не звали, место глухое, никто там по ночам не ходит. Сидели, ждали утра. Не спалось на голом камне. Утром, думали, хоть кто-то мимо к речке пойдет, услышит, отодвинет засов…

Почти дождались… За окном уже небо светлеть помаленьку начало — и тут засов заскрежетал, дверь распахнулась. Человека, что снаружи стоял, и не разглядели толком, весь в темном, но сабля, что в руке поблескивала, хорошо была видна…

Человек шагнул внутрь. А дверь у него за спиной снова захлопнулась. И началось…