Резервация 2

Ее лицо было перемазано грязью, но оставалось таким красивым посреди всего этого пиздеца. Как огонь, рядом с которым никогда не бывает темно.

–Да, – кивнула Аня. – Пора убираться отсюда к чертовой матери.

***

Маккензи согнулся на заднем сидении военного джипа, растирая уставшие колени. Ему нужна была мазь, но ее не было, и поэтому он пытался унять ноющую боль массажем. Так делала жена, когда приступы подагры становились невыносимыми – растирала ему суставы, пока он сидел перед ней со спущенными брюками и в расстёгнутой рубашке. Страдающий ожирением коп, не просыхающий неделями, доживший до того, что не мог без бутылки раздеться перед женой – стыдливо прятал брюхо под одеялом. Все это наводило тоску сейчас, когда он находился так далеко от дома. Почему вся глупость и ничтожность человеческих поступков видится только на расстоянии? Почему человек осознает каким был мудаком, только когда ничего уже нельзя изменить?

Маккензи посмотрел в окно – но увидел лишь желтые дома и редких прохожих, слонявшихся по выгоревшим от солнца улицам. А еще вывески магазинов, намалёванные на кусках фанеры, грубо приколоченной к фасадам обветшалых зданий. И больше ничего. Это был мир, который принадлежал Чистым – руины, на которых пытались выживать остатки былой цивилизации. Больше всего на улицах было солдат – как будто здесь, в сердцевине резервации, назревало что-то, по-особенному, ужасное. А водитель военного джипа – усатый дядька в черных очках – со знанием дела рассказывал сидевшему рядом солдату правду жизни.

–Жизнь – дермо, хитрая ловушка, которую расставляют  детям  родители. У будущего папаши стояк, а мамаше хочется палку потверже. Какие уж там гондоны?.. И ребенок, рано или поздно, заебанный этим миром, скажет тебе, скорее всего в порыве злости – я не просил вас меня рожать. У каждого родителя был такой момент, поверь мне, как отцу четверых детей. Каждый из сопляков, в период пубертата, заявит тебе о своих правах и суицидальных мыслях. Как меня все заебало – скажет он тебе. Все это, все вокруг – паутина, и мы барахтаемся в ней с самого рождения, в ожидании чертового паука. До самого конца…

Будто проповедник, чей голос звучал из старого приемника на бортовой панели, он вещал и вещал о подлых законах этого мира, так, что у Маккензи затрещала башка. Все, что существовало вокруг – было чьей-то изощрённой пыткой, и Маккензи готовился к худшему. Гвоздь говорил, что у Чистых были пыточные подвалы, где из людей выбивали признание, а потом стреляли в затылок. За стеной, в Голдтауне, такие истории могли бы сойти за страшилку, но здесь, в резервации – все становилось более, чем реальным. И боль от распухших суставов показалась бы Маккензи ничтожной, в сравнении с тем, что он мог испытать, оказавшись в одном из таких подвалов.

–А ты что скажешь? Как думаешь? – повернулся водитель к Маккензи. Пол увидел в отражении его очков своё опухшее лицо. Как будто посмотрел на свой замученный труп.

–У меня нет детей, – пожав плечами, ответил он. И подумал о том, что не оставит после себя ничего, кроме снимков в пыльном альбоме.

–Вот как, – кивнул сам себе водитель и вернулся к дороге. – Резервация вымирает. Скоро ее не станет совсем, только голые пустоши. Песок заметет здесь все. Можешь завести себе тут бабенку и она родит тебе выводок щенят.

–У меня есть жена… просто не сложилось, – сухо ответил Маккензи.

–Ясно. Ну, это, блядь, проблемы известные там, за стеной. Чем лучше жизнь, тем сложнее завести спиногрызов. Понимаю тебя, мужик. Ладно.

Маккензи захотелось ударить водителя с размаху. Но он только с унынием посмотрел в окно. Когда они проезжали КПП, он заметил трупы людей на тротуаре. Солдаты стояли над ними и курили, а те, босоногие, лежали, как тени. И все это было облито ослепительным солнечным светом. Как будто сам господь благословлял Чистых на такие деяния – даровал им свет и тепло в этих заблудших краях. А они платили ему, чем могли.

“Жертвоприношения?” – спросил сидевший рядом Мясник. Он потер щетину и улыбнулся. А с его квадратного подбородка стекала дебильная слюна.

“Ну, а что еще могут эти пещерные люди, да? С помощью палок и камней запугали остальных и теперь считают их за свой скот. И режут во имя своего божества. Не так ли? Это резервация – разве не так ты говорил, когда был молодым копом без свиного брюха? Это место, где один только скот. Рабы и их погонщики с плётками. Нечего жалеть этих людей, так, что ли?”

Маккензи откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Ему казалось он не выберется из этой передряги. Резервация не прощала тех, кто смог пережить свидание с ней. Она помнила свои обиды до самого конца.

– Долго еще? – спросил Маккензи не открывая глаз.

– Почти приехали, лейтенант, – ответил солдат.