Режим бога (Последний шаг)

— Можете быть спокойны: настоящего лишнего я сам замечу, — проворчал Ноиро, с трудом подавляя в себе желание съездить по физиономии этому самовлюбленному доходяге.

— Птахо отвезет вас в город. Ему тоже нечего здесь делать.

Однако журналист откинул голову и взглянул на него свысока:

— Ту-Эл, я сам решу, где мне стоит находиться и где не стоит. Вы же мне не няня, а я не ваш воспитанник.

Камро фыркнул в сторону и тихо гоготнул, а Ту-Эл невозмутимо произнес:

— Вы мне, конечно, не воспитанник, но вот почему вы так уверены, что я не нянька?

Ноиро встряхнул головой, предположив, что его застала врасплох слуховая галлюцинация:

— Ч-что?

— Именно то.

— То самое! — подтвердил Камро. — Я сам сначала офигел. Птицелов — нянька. Это что-то уму непостижимое…

— А Нэфри знала? — прокашлявшись, спросил журналист.

— Разумеется. Или, по-вашему, если бы я собирался коварно выманить у нее артефакт, умолчав о главном, то передал бы его вам после всего?

Ноиро пожал плечами:

— Кто его знает? Цель игры мне неизвестна. Может, и передал бы? И может, в хранилище сейчас лежит уже совсем не то, что передала вам Нэфри?

И тут Эгмон наконец-то проявил себя. Издав возмущенное восклицание, так не вяжущееся с его смиренным видом, он бросился на Ноиро с кулаками. Камро тут же ввинтился между ними:

— Тихо! Тихо! Уймитесь! Вы что, с ума сошли, друзья-калеки-доходяги? Это что за бои инвалидов-задохликов? Без нервов! Спокойно, я сказал! — дополнительно рявкнул он на Ноиро, уже готового к выпаду. — Вы что, морды бить сюда приехали? Приберегите пыл для «тайных». Тихо! В общем, так, Ноиро, ты не прав насчет Ту-Эла. Ту-Эл, а ты не перегибай, пусть он сам решает, не ребенок. Информацию мы ему предоставили.

Ревность… Говорят, миром движет любовь, дружба или, на худой конец, лень. Как бы не так! Миром движет ревность во всех ее проявлениях — от спортивной до банальной любовной. Сжигающая, на грани с завистью, глупая, бодрящая, веселая, злая, разрушительная, вдохновляющая, слепая — да у нее больше ликов, чем у самого талантливого актера! А многие даже не могут любить без страха потерять, и тогда на помощь приходит она, пусть даже призрачная и надуманная. Ревность — это как острый красный перец в блюде, и горе тому, кто не умеет с нею обращаться. Ревность — это игра для способных следовать правилам. Вышибая слезы и опаляя внутренности, она создает незабываемый вкус. А вкус победы или поражения… что ж, это как решит для себя сам игрок.

Лицо Эгмона смутно виднелось в темноте, но журналист чувствовал на себе его взгляд, полный обычной ревнивой злости. Вот и выдал себя «играющий несчастного влюбленного»! Ревность все расставит по своим местам, сорвет маски, выдаст потайные мыслишки! Ноиро не догадывался, что Ту-Эл сейчас ощущает в нем точно такую же ревнивую злость и уверен, что это он, непонятно откуда взявшийся недоумок-блондин, — его удачливый соперник.

— Хорошо, — выдавил Птицелов, отступая. — Делайте, как считаете нужным, господин Сотис.

Ноиро отсалютовал им с Камро, сунул под мышку костыль и, хромая, поплелся к дому.

* * *

Шаман Улах почти не следил за танцем пленницы, захваченной у Птичников, когда они с матерью бежали в укрытие. Это случилось после той схватки с археологами, по возвращении в сельву. Девица и ее мать выскочили из сельвы и наткнулись прямо на Улаха. Обе закричали от ужаса, а он лишь велел воинам схватить их и тащить в деревню.

Дочь племени Птичников оказалась умелой плясуньей. Опутанная изумрудными змеями, она кружила перед Плавунами, вызывая восхищение в глазах мужчин. Вчера черный раванга пообещал, что ее мать будет жива до тех пор, пока сама она будет танцевать, и красавица не берегла ног, рискуя быть рано или поздно укушенной разъяренными гадюками. Задор не угасал в ее странных светящихся глазах, смуглое тело мерцало, словно чем-то натертое, и Улах узнал мазь, которую когда-то делала Говорящая и давала матерям племени, чтобы их детей не кусали ядовитые змеи и насекомые и чтобы даже унцерна в страхе бежала прочь. Шаман усмехнулся. Что же, ноги твои скоро устанут, притирание выдохнется…

Кружась, девушка вдруг упала возле него на колени:

— Если ты отпустишь мать, я покажу тебе жилище Та-Дюлатара! — быстро шепнула она, но тут же вскочила и закружила снова.

Улах поднялся и хлопнул в ладоши. Барабанщики остановили ритм, звенящие кольца в руках музыкантов смолкли. Танцовщица недоуменно выпрямилась перед равангой.

— Откуда ты знаешь, где его дом? — спросил тот, ухватывая ее за локоть.

Змеи всколыхнулись и зашипели на него, и девушка скинула их в кожаный мешок.

— Я танцевала у него. С другими…

— Что, ваш бог-целитель теперь не гнушается вами? — противно обнажив гниловатые зубы, ухмыльнулся Улах, чтобы напугать девицу.

Она смутилась:

— Да. Он… Он нас…

— Ну?

Девушка отвернулась и всхлипнула. Шаман расхохотался над юной дурой.

— А ты не хотела?

— Нет, не хотела. Но он заставил. А у меня был дома жених, я люблю его!

— Жених знает?

— Да, он считает, что это великая честь. Но я не хотела так… Старшие говорят — надо, наши воины слушают их.