История эта, действительно, выглядела необычно. Еще во время войны к нему на хутор неожиданно нагрянули «высокие гости»: один из главарей вырумааской «Омакайтсе» капитан Тибер и вожак ее Ряпинаского отделения обер-лейтенант Эйлонен. Напомнив хозяину хутора, что в сороковом он заигрывал с большевиками и уже за одно это достоин быть повешенным, они шантажом и силой вырвали у него расписку, что он обязуется в любой момент по требованию «Омакайтсе» укрыть у себя на хуторе имущество организации. А незадолго до бегства гитлеровцев к нему явился активный деятель «Омакайтсе» Тикерпяэ с двумя тяжелогружеными возами. Пеэтер его выставил, но на другой день с Тикерпяэ прибыли два немца и под угрозой расстрела семьи заставили Пеэтера укрыть доставленные ящики. Хуторянин не подозревал, что они набиты оружием. В первый же день после изгнания немцев снова появился Тикерпяэ и увез всю эту партию. Пеэтер на радостях и расписку забыл потребовать назад. Но Тикерпяэ передал эту расписку двум немецким пособникам, и те составили на Пеэтера донос, приложив его расписку. После первого же прихода милиции Пеэтер, услышав о содержимом ящиков, сбежал в лес.
— За что Тикерпяэ невзлюбил тебя? — спросил Пауль.
— Он хотел жениться на моей сестре. Я отговорил ее. Не было в нашей семье подонков и фашистов.
— Значит, склад от тебя вывезен и больше ты ничего про это не знаешь?
— Вывезен, — повторил Пеэтер и нерешительно добавил: — По-моему, один парень у нас знает больше… Я могу попробовать поговорить с ним… Но кому охота голову в ухват просовывать?
— Ну, я тебе много обещать не могу, — Пауль помедлил. — Но в прокуратуре выясню… Если все будет по-честному, будем вас считать своими добровольными помощниками. Говори, готов нам помочь?
— Готов. А теперь ты скажи, — Пеэтер замялся, завозился, ветку в руке сломал. — Тибер и Эйлонен напирали на то, что большевики отберут у эстонцев все ценности, уничтожат нашу культуру. Я не очень им верю… Ты говорил, Пауль, что жил среди русских. Скажи, они способны на такое — пустить нашу страну по ветру, раз народ маленький?..
— Чушь все это, — сердито оборвал его Пауль. — Сколько в Советском Союзе малых народов со своим языком и культурой! Русские, даже с немцами воюя, выпускали у себя стихи Шиллера, исполняли музыку Бетховена… А вот о «любви» гитлеровцев к эстонской культуре можно многое рассказать. Немало они вывезли: картин, ковров, рукописей, книг.
Пеэтер глубоко задышал.
— Меня будут судить? Много могут дать?
— Если не убивал, если явишься с повинной, могут и дня не держать.
Хуторянин даже застонал, боясь поверить в чудо.
— Но у меня к тебе еще один разговор. Кто тебя недавно вызывал из леса, Вихм?
Долго думал, крутил головой.
— Ни к чему это, Мюри.
— Это мое дело — к чему или ни к чему. Кто?
Пеэтер тер щеку, вздыхал. Наконец, неохотно протянул:
— Я его впервые увидел. Он предложил мне уехать с семьей за море… В Швецию или в Канаду. Предлагал сразу выписать на всех заграничные паспорта.
— А ты и уши развесил?
— Да нет, не врал он. У него бланки на руках. Все без подделки.
— Да ты, оказывается, почище эксперта… Так уж и подлинные. Чего он хотел от тебя?
Пеэтер заерзал.
— Не так уж много. Соединиться с людьми, которых он подошлет к нам. Вместе произвести одну акцию.
— Например?
Вихм натянул шляпу низко на лоб, поковырял носком сапога землю.
— Какое-нибудь товарищество молочное поджечь… Или совхозный хлев. И сразу рвануть за кордон.
Пауль засвистел.
— Ну, и как — соблазнительно?
— Не очень, — признался Пеэтер. — Я ему так и сказал.
— А он? — продолжал допытываться Пауль.
— А он разъяснил, — сердито отозвался Вихм, — что заграница хочет вас принять как национальных героев… Нужны какие-то доказательства.
— А ты?
— Да что ты все: «А он? А ты?» А я молчал.
— Так и расстались?
Пеэтер утер лоб шляпой, выругался.
— Дьявольщина! Он обещал дать о себе знать.
— Каким образом?
— Зарубками на деревьях.
Водворилось долгое молчание.
— Так с кем дальше пойдешь, Пеэтер?
Пешеходу в больших роговых очках, на лице которого застыла и не сходит широкая безмятежная улыбка, наверное, не хотелось покидать гостеприимную Ратушную площадь. Послав последнюю улыбку средневековым фасадам, он оказался сжатым в крошечном проходе маленькими домиками и вдруг исчез. Разе что стоявшие рядом люди увидели, как приоткрылась и впустила его миниатюрная, почти не заметная с улицы дверца мастерской, на витрине которой покачивались янтарные бусы, золотые кольца и серебряные цепочки.
Приветливо поздоровалась с посетителем уже в летах женщина, пышная, дебелая, элегантная.
— Я присылал заказ на очень тонкую цепочку, — мягко, почти распевно произнес посетитель. — Мое имя Яласто.
Проворные пальцы женщины быстро перебрали стопку открыток, брови ее изогнулись в недоумении.
— Странно. Мы ничего не получали, господин Яласто. — Обратилась к кому-то, кто работал за дверью. — Роби, к вам не попал заказ для господина Яласто?
— Нет, — раздалось за дверью. — Не попал. Что-нибудь срочное?