Рядом с нами

Само собой разумеется, что Иван Гаврилович тщательно скрывал как от друзей академиков, так и от работников возглавляемого им института свою привязанность к футболу. И это страшно его огорчало. Порой маститому ученому хотелось поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями, излить, как говорится, душу болельщика на чьей-нибудь понимающей груди. Но на чьей? Ведь не пойдет же он к президенту Всесоюзной академии наук говорить о преимуществах длинного паса при игре на мокром грунте, не станет же Иван Гаврилович спорить со своими коллегами по химическому институту о задачах центра нападения в свете футбольной системы дубль-ве? А быть болельщиком и не спорить — это почти невозможно. И бедному Ивану Гавриловичу приходилось отводить душу на стадионе. Здесь у старика, где-то неподалеку от последнего ряда северной трибуны, было свое облюбованное место, прозванное мальчишками из-за близости к облакам "орлиной ложей".

Мы имели обыкновение сидеть этажом ниже академика, на местах, именуемых по числу членов нашей компании "приютом одиннадцати". В число одиннадцати входили разные люди. Все мы познакомились друг с другом здесь же, на стадионе, несколько лет назад, и все под влиянием общей страсти болельщиков стали постоянными посетителями футбольных соревнований. Академик Табаков к нашей компании не принадлежал. Да мы, собственно, и не знали, что он академик.

Иван Гаврилович болел в одиночку на верхотуре, стараясь утаить от нашей компании свои спортивные переживания. А переживания эти принимали порой весьма бурные формы. В острые моменты футбольной игры старик забывал обо всем на свете и прежде всего о своем почтенном возрасте. Он вскакивал вместе с мальчишками со скамьи и кричал на весь стадион:

— Тама!

"Тама" олицетворяла собой производную форму от слова «там». Правда, в русском языке слово «там» не имеет производных форм, но у болельщиков, как известно, своя грамматика. И когда мяч от хорошего удара входил, как гвоздь, в ворота противника, весь стадион восхищенно кричал вслед за мальчишками:

— Тама!

Иван Гаврилович ходил почти на все интересные состязания. А так как прошлым летом почти каждая встреча была интересной, то наш академик оказался в несколько затруднительном положении. Он не знал, как объяснить химикам свои регулярные отлучки из института. Но тут Ивану Гавриловичу на помощь пришел шофер Вася. Футбольная слабость ученого была на руку этому молодому человеку, ибо сам Вася был не меньшим болельщиком, чем Табаков. Правда, Вася считал многие увлечения Ивана Гавриловича ошибочными. Он, например, не признавал системы дубль-ве. Его фаворитами были футболисты «Мотора», в то время как Иван Гаврилович отдавал предпочтение "Звезде".

Однако эти разногласия не мешали Василию в острые моменты игры кричать вместе с мальчишками "Тама!", восхищаться в тон с академиком хорошо разыгранными комбинациями и классными ударами по воротам. Но самое главное, шофер Вася придумал способ, как освободить академика с пяти до семи вечера от всякой опеки химиков, для того чтобы спокойно сидеть с ним в это время на футболе. Сделал это Вася довольно просто: он распустил слух, что Иван Гаврилович с пяти до семи ездит в поликлинику греть свою ревматическую ногу целебными лучами горного солнца. В институте поверили. Да почему, собственно, и не поверить, если академик действительно куда-то регулярно уезжал? Так время с пяти до семи стало неприкосновенным. В пять часов секретарша Табакова вызывала Василия из гаража:

— Иван Гаврилович едет в поликлинику.

Нужно сказать, что стадион оказался неплохой поликлиникой. От регулярного пребывания на воздухе Иван Гаврилович подзагорел, поздоровел и выглядел лет на пятнадцать моложе. И все-таки… Ревматизм дал о себе знать. Наступила осень, пошли дожди, и у Ивана Гавриловича возобновились болезненные приступы. Во время одного из таких приступов его отправили в клиническую больницу. Главным врачом этой больницы был доктор Осокин, наш друг и приятель из "приюта одиннадцати".

Посмотрел доктор на больного и немного растерялся. Кто, собственно, перед ним? Ученый Табаков или болельщик из "орлиной ложи"? Та же борода, тот же взгляд, те же движения.

"Очевидно, двойник", — решил доктор.