Рядовой Рекс

– Он не учел веса оружия. Да и боезапаса у нас сверх всякой нормы.

– Так, – подергал усы Ларин. – Что же делать? А скольких твой ковчег выдержит? – спросил он у партизана.

– За троих ручаюсь.

– Вместе с тобой?

– Нет. Я не в счет.

– Сколько рейсов можно сделать за ночь?

– Три. От силы четыре.

– Значит, понадобится три ночи. А планировалось две. Как быть? – обратился он к Седых и вынырнувшему из темноты Зубу.

– Ты командир, тебе и решать, – пожал плечами Зуб. – Учти еще и мокроступы. Они хоть и легкие, а места занимают много.

– Много? – удивился Ларин. – Ты хотел все мокроступы отправить одним рейсом? А вдруг именно этот рейс будет… неудачным? Людей переправим, а мокроступов нет. Вся операция – побоку!

– Виноват, – смутился Зуб. – Глупость сморозил. Каждый возьмет мокроступы с собой. Иначе нельзя.

– Вот именно. Радист, – позвал Ларин, – сообщи «Березе», что операцию начинаю, но времени она займет – плюс одни сутки.

– Есть, – кивнул радист.

– Первым рейсом пойдет младший лейтенант Седых. С ним – глаза и уши нашей группы – Шарко и Мацкевич. Повнимательней там, – пожал он всем руки. – Осмотритесь как следует, подберите местечко для дневки и затаитесь. Я буду послезавтра с последней лодкой.

Скрипнули уключины, плеснула волна – и лодки как не бывало.

«Все, машина завертелась, теперь ее не остановить, – вышагивая по берегу, размышлял Ларин. – С одной стороны, это хорошо – все сомнения побоку и нужно только действовать. Но правильно ли я поступил? Командир должен быть впереди, а я решил переправиться на последней лодке. Не трусость ли это? Смотри, Игоречек, если разведчики расценят твой поступок именно так, в бой они за тобой не пойдут. Нет, я прав! – совсем по-громовски ударил он правой по ладони левой руки. – Я отвечаю за всю операцию, а не за ее отдельный эпизод. Ой ли?! Ой ли?! – укорял он себя. – Одно дело ступить на вражеский берег первым и совсем другое – присоединиться к группе подчиненных, которые прощупали каждый сантиметр этого берега. На мину уже не наступишь, в засаду не попадешь, на пулемет не напорешься. Все это так, но переправа – лишь начало операции. Главное – плацдарм! Вот там-то надо быть впереди. Не захватим эти чертовы доты, поставим под удар всю дивизию – ни одна лодка, ни один плот не уйдут от перекрестного огня. Значит, не дергаться, не комплексовать, а ру-ко-во-дить. Вернее, командовать. Господи, как же это просто и легко – отвечать только за себя, и до чего же сложно и мучительно – за людей и за успех всего дела! Стою я на твердом бережочке под раскидистой сосной, беседую сам с собой, а каково сейчас Захар Иванычу? Я же знаю, он даже плавать не умеет, а в лодку сел не шевельнув бровью. Вот кто настоящий храбрец!»

А храбрец сидел на носу лодки, до белизны в суставах вцепившись в ее борта. Седых специально устроился спиной ко всем остальным: он очень боялся, что не сможет совладать с лицом и ребята поймут, как панически он боится воды.

«Хоть бы берег был виден, – тоскливо думал он. – Да что мне берег, один хрен – камнем на дно! Был бы налегке, куда ни шло, а так – автомат, пять дисков, полпуда гранат, тушенка, хлеб… Нет, если перевернемся, на поверхности не продержусь и секунды. Обидно идти на закуску рыбам! Бр-р-р! – передернул он плечами. – Нет, так дело не пойдет. Так и свихнуться можно. Надо что-то делать…»

Седых покосился назад. Лиц товарищей он не разглядел, но чувствовал – им тоже не по себе.

– А что, славяне, не спеть ли нам что-нибудь разудалое? – неожиданно прохрипел он.

– Что-что? – донеслось с кормы.

– Не спеть ли, говорю, нам? А то скучновато стало. Давайте про Байкал, а? Как там, Шарко, не помнишь?

– Ну, как это… – откашлялся высокий чернобровый парень. – Славное, значит, море… – просипел он.

– Мацкевич, как дальше? – не отставал Седых.

– Ага, – неохотно выдавил русоголовый Мацкевич. – «Славное море, священный Байкал…»

– Да не так! Ну что вы как на похоронах?! Веселей надо, раздольней! «Сла-а-вное мо-о-ре…» – перекрывая свист ветра, затянул Седых.

– «Священный Байка-а-а-л», – подхватил Шарко.

– Ну вот, другое дело, – довольно заметил Седых. – «Сла-а-авный корабль…»

– «Омулевая бочка-а-а», – дирижировал ручным пулеметом Шарко.

– «Эй, баргузи-и-и-н…» – неожиданно высоким тенором вывел Мацкевич.

– «Пошевеливай ва-а-а-л…» – грянуло трио.

– Оце дило, оце письня! – понял задумку гребец. – Оце по-нашему!

После того как с грехом пополам – никто не знал всех слов – закончили про Байкал, вошедший в раж Шарко напомнил, где они находятся, и устрашающе-басовито затянул:

– «Ревэ тай сто-о-гнэ Дни-и-пр широк-и-й…»

– «Сердытый ви-и-тэр за-а-выв-а», – подхватил гребец.

Когда лодка ткнулась в песок, встречавшие ее партизаны ничего не могли понять: сидящие в лодке бойцы и не думали вылезать. Они сбились в кучу и что-то тихо пели.

Перед тем как отправить лодку в обратный путь, Седых наклонился к гребцу и шепнул:

– Сажай на весла наших ребят, а сам отвлекай их песнями, байками, чем угодно, – лишь бы не молчали и не глядели на воду.

Партизан понимающе кивнул и взмахнул веслами.