Ричард Длинные Руки — ландесфюрст

— О, — сказал я, — тогда марш в койку! Щас только штаны сниму…

Женщины все врут, ничего она не выболтала, но, с другой стороны, и от меня ничего не узнала. Пыталась что-то выведывать, но я вывалил столько дезы, что любой аналитический центр захлебнется, если не успеет вовремя попросить утроения штатов и прибавки к жалованью.

Утолить жар в моих чреслах она старалась, как никогда, что я расценил как повышение моего рейтинга в обществе и могущества, настоящие женщины ни на что иное не реагируют, а Бабетта самая что ни есть.

Утром она упорхнула, нащебетав кучу восторгов и комплиментов, я бы лопнул от гордости, если бы не видел, по какой схеме составлены и какие струнки должны задеть и чему польстить.

Как только влез в штаны, я сразу же поспешил к карте, Бабетта, сама того не желая, проболталась про вариант разработки руды в Шателлене, где у меня богатейшие рудники, и возможности переработки ее рядом уже в Турнедо, где простаивают необходимые мощности…

За спиной страшно полыхнуло, я ойкнул, подпрыгнул и обернулся, свет в самом деле такой яркий, словно я звезданулся головой об угол.

В центре помещения повис слепяще-белый шар огня, сформировался в нечто вроде человеческой фигуры, лицо стало почти людским, только подчеркнуто гневным, яростным и негодующим… хотя историки утверждают, что Тертуллиан именно таким и был.

— Прелюбодействуешь? — прогремел он страшным голосом. — Предал?

Я отшатнулся.

— Предал? Что я мог предать?

— Веру! — грянул он мощно. — Идею! Чистоту и верность! Как ты мог?.. Как ты мог пасть так низко?.. Я уже уверен, тебя надо лишить полномочий паладина!

Я охнул.

— За что?

Он прогрохотал как гром, что приближается с каждым мгновением и вот-вот разнесет здесь все:

— За то… чем ты занимался!.. Я не могу вообразить всю глубину этой похоти, низости и падения…

Я сморщился, сжался в ком, стараясь взять себя в руки и перестать оправдываться вот так жалко, как школьники, которых поймали за курением подъезде, а они рады и тому, что хоть одеться успели.

— Тертуллиан, — сказал я как можно спокойнее, хоть и с бешено стучащим сердцем, — тут другое… ты вряд ли даже поймешь…

— Что? — вскричал он оскорбленно. — Я да не пойму?

Я развел руками.

— Погоди, не кричи и не метай молнии, сперва послушай, а потом бей. Понимаешь, борьба со страстями, подавление и усмирение… гм… весьма достойно.

— Ну спасибо, что похвалил!

— Тертуллиан, дай прохрюкать мои оправдания, что не оправдания вовсе, а объяснения…

Он прогрохотал:

— Объяснения?.. Какие могут быть объяснения, когда все как на ладони? Меня всего трясет от омерзения!..

— На ладони все смотрят на одно, — сказал я торопливо, — но видят разное.

— Как это может быть?

— Тертуллиан, — сказал я самым искренним и чистым от греха голосом, — я преклоняюсь перед святым Антонием, что устоял перед всеми соблазнами. Мне бы его стойкость!.. Однако есть и другой путь…

Он проревел:

— Какой?

Я начал объяснять, как мне казалось, достойно, но все равно это прозвучало как жалкий лепет:

— Не бороться с этими жуткими соблазнами… но и не поддаваться им.

— Что? — повторил он грозно. — Это как? Ты что, не в этом греховном теле живешь? А оно будет постоянно требовать от тебя греха и порока!

— Тертуллиан, — проговорил я, заранее морщась от взрыва гнева, что обязательно последует. — Оно будет требовать, ты прав, ну и хрен с ним!.. Я даже бороться не буду с этими мелкими страстями! Это даже не страсти, а так, плотские желания. Ишь, честь им оказывать, бороться с ними! Я человек, я должен быть выше!.. Я к тому подвожу, что можно не бороться с пороком, но и не погрязать в его пучине. Просто идти мимо тех, кто предается ему, и мимо тех, кто яростно борется с ним. А вот так… ну… поимел служанку по дороге из кабинета к спальне и… довольно. Эта вот, что тебя так возмутила, всего лишь плоть, ничего больше. Низкий голос первородного Змея умолк, я не трачу силы на борьбу и занимаюсь делом. Высоким! Ты же видишь, я чист от мыслей о грехе, я рассчитываю, во сколько обойдется перевозка руды и во сколько — готовых слитков…

Он фыркнул.

— Чист? Так не бывает!

— Почему?

— Коготок увяз, — сказал он зло, — всей птичке пропасть!.. У порока такое свойство — затягивать.

Я покачал головой.