Ричард I Львиное Сердце

Мы располагаем относящимся к концу крестового похода портретным наброском Салах ад-Дина, к которому ввиду чрезвычайной компетентности его составителя, секретаря Салах ад-Дина, Имад ад-Дина, следует относиться с полной серьезностью, и который совершенно не противоречит высказываниям Баха ад-Дина на ту же тему. Он также подтверждает, что священная война перевешивала для султана все прочие интересы, но читая об этом, мы, скорее, видим здесь проявление чувства долга. Имад ад-Дин, напротив, рисует портрет помешанного на войне человека, способного, спасаясь от собственной смерти, бросить на произвол судьбы целую армию, если бы ему это позволили. А вот совершенно лишенные намека на религиозный фанатизм слова благородного и скромного, чувствительного до слез, наверняка любезного и умного султана, переданные нам его секретарем: «Мы привыкли к священной войне… в силу привычки нам сейчас трудно от нее отказаться…. мы не намерены заниматься чем-либо иным, кроме войны. Если мы оставим эти труды, то чем нам тогда заниматься? Если утратим веру в победу, то на что тогда надеяться? Боюсь, что когда стану бездеятельным, за мной явится смерть; кто привык жить в славе, уже не может без нее обойтись». Да, привыкшего к военным доспехам, князем мира не назовешь. Если читать дальше Имад ад-Дина, можно узнать, что, хотя подобную жизненную позицию эмиры находили похвальной, они все же сочли необходимым указать султану на то, что он должен думать не только о себе: «Взгляни, во что превратилась страна, везде запустение и разруха». И, приведя цитату из Корана, призывающую к миру, заметили, сколь опасными могут стать франки, решившиеся на смерть, и, утешив его при этом тем, что перемирие позволит перевести дыхание перед следующей войной, — но, в конце концов, сколько еще потребуется таких перемирий — они с большим трудом настроили султана на мир. У Баха ад-Дина все происходит гораздо прозаичнее, поскольку Салах ад-Дин признается своему кади в больших опасениях, как бы франки не отвоевали всю страну после его смерти, если он оставит за ними побережье. Поэтому он был убежден в необходимости их полного изгнания из страны, план, от которого он не хотел отказаться, даже отступая от Яффы. «Между вражескими армиями был всего день пути, и облака пыли сгущались уже перед авангардом, — рассказывает Имад ад-Дин и, в отличие от Баха ад-Дина, находит, что в данном случае Ричарду, скорее, повезло с перемирием. Невозможно было предсказать, кому выдержка принесет победу, а кому поражение, но Ричард наверняка разделял мнение Салах ад-Дина о том, что перелом в войне был близок. Смакуя персики и груши Салах ад-Дина, Ричард настойчиво добивался от аль-Адила содействия в заключении мира, который с учетом мнений обеих сторон вернее было бы назвать перемирием. И пока Салах ад-Дин наводил справки о положении в Яффе, на него наседали эмиры, требуя от него, чтобы тот дал возможность Ричарду убраться наконец восвояси, а они тогда бы смогли покинуть военные лагеря и не торчать здесь еще одну зиму. Допустим ли в данном случае вывод о величии Салах ад-Дина, не позволившего взять над собой верх своей мрачной страсти и уступившего доводам разума? Но, может быть, действительно хватило бы еще одного, последнего решительного наступления, чтобы в конце августа 1192 года христианский лагерь с его смертельно больным полководцем превратился в пыль под копытами турецкой конницы? В мгновение ока армия крестоносцев лишилась бы своего самого грозного оружия. В этой ситуации, когда все повисло на волоске, определяющим явилось не столько то, что из-за его бравады Ричарда считали способным на военные чудеса, но то, что он уже давно нашел общий язык с эмирами и аль-Адилом, рассматривавшимся в качестве потенциального наследника престола. Возник союз интересов, одинаково оправдываемый обеими сторонами. Все то, что в качестве аргументов в пользу мира приводят эмиры в пересказе Имад ад-Дина, содержится также и в зачитываемом Баха ад-Дином послании Ричарда Салах ад-Дину, предназначавшемуся для ограниченного круга лиц: как охотно он бы вернулся домой, но, если его здесь задержат, то он может решиться на крайние меры; состояние страны и обоюдное истощение сил требует прекратить кровопролитие. Здесь же обращение к совести: «Как тебе не позволено губить всех мусульман, так и мне — всех франков». Для всех уставших от войны Ричард с самого начала представлялся миротворцем, и в качестве альтернативы бесконечной войне Салах ад-Дина он показал мирную перспективу, например, возможность обеспечить длительный мир путем установления родственных связей между домами правителей. Каковы бы ни были его последние намерения, он добился нужного эффекта, тем более впечатляющего, что не переставая демонстрировал все ужасы войны: сначала в Акке, затем в Яффе. Начавшуюся там кровавую вакханалию можно, таким образом, рассматривать в качестве абсолютно необходимого средства достижения мира. Его двуликость в данном случае сыграла положительную роль, так как ему не пришлось менять тактику, — можно было по наезженному пути и с надежным проводником идти на последний раунд переговоров. Так средства войны и политики объединились, как равноценные силы. После Яффы, последнего военного успеха, наступает этап очевидной военной уязвимости крестоносцев. И если бы Ричард просчитался в своей политической игре, Салах ад-Дин смог бы еще уговорить своих эмиров на решительное военное предприятие, которое могло привести не только к крушению всех трудов его жизни, но и стать концом для Ричарда и остатков королевства.