Риф

Чувство неизбывной, какой-то запредельной, неземной силы тоски, какая бывает, наверное, только в момент рождения или смерти, заполнило все его существо.

Мальчик что-то сказал во сне. Наклонившись, Андрей прислушался и уловил едва слышное прерывистое дыхание спящего существа, увидел дрожь маленького тела. Ребенок лежал в беззащитной позе младенца, зажав между коленями руки, крепко стиснув — словно зубы — глаза.

«Что же делать?» — услышал он глухо где-то в себе. Андрей встал. Но тут же, посмотрев внутрь себя и одновременно куда-то гораздо дальше, он снова склонился над мальчиком, взял его тонкую руку в обе свои и горячо, радостно зашептал ему в ухо:

— Не бойся, я тут, рядом. Вот он я, здесь… Я всегда буду с тобой. Слышишь? Я не уйду. Я рядом. Я с тобой. Я буду с тобой, даже если уже все равно. Слышишь?

Поезд прибыл.

ДВОЕ В ВЕСНЕ

На улице, в марте, я встретил двух школьниц, класс десятый — одиннадцатый. Войдя в магазин, я почувствовал их взгляд. Я покупал кепку, а они стояли сзади, заглядывали в зеркало, смеялись. В помещение проникало солнце, и одна из продавщиц, сложив ноги, сидела на подоконнике и смотрела в окно. Пожалуй, все в этом магазине смотрели в окна, за которыми тихо шумела весна.

Девушки за спиной хохотали. Моя досада перешла в смущение, потом я оглянулся — их лица сверкнули на солнце как две капли воды. Из-за них я ничего тогда не купил. Выйдя на улицу, я почувствовал себя забытым. А девушки шли впереди, болтая о своем, у них были маленькие цветные рюкзаки: точь-в-точь школьницы, последний класс, шестнадцать лет.

В моей сумке лежал букет нарциссов для женщины, директора фирмы, заказавшей мне рекламный клип. Конечно, если бы я нес букет жене, я бы не подарил его девчонкам.

Я разделил цветы пополам, догнал школьниц. Их веселое недоумение быстро перешло в спокойный проницательный интерес. Я что-то говорил им, бессмыслицу, ведь я давно не знакомился ни с кем вот так запросто, на улице. Казалось, они понимали меня, особенно одна, повыше ростом, в светло-зеленом пальто, с пушистыми распущенными волосами. Мне нравилась ее улыбка — чуть искривлена вправо и белые, слишком белые зубы.

Мы шли втроем, солнце слепило глаза. Я был старше их лет на десять.

Найдя кафе, мы устроились за столом. Девушка с улыбкой сидела изысканней — ровно, положив один локоть на стол, сведя колени и черные туфли вместе и приподняв подбородок, а ее подружка, сплетя поджатые под стул ноги, чаще улыбалась и мягко, как кошка, поводя головой вправо-влево, говорила, растягивая окончания слов, о завтрашнем празднике рок-н-ролла, о том, что в Аптекарских огородах открывается новый сад, и о грибах — когда принесли пиццу и ананасовый сок — о том, что она обожает такую вкуснятину как лесные грибы.

— А пиво вы любите? — вдруг нелепо спросил я.

— А как вас зовут? — спросила девушка в зеленом пальто, мы рассмеялись и узнали наши имена.

Конечно, если бы не начались мои серьезные разногласия с женой, я бы не позвонил ей. Конечно, нет.

Ее звали Лена.

В Севастополе, отдыхая летом с семьей еще задолго до встречи с Леной, я наблюдал за ползающими по дну аквариума моллюсками и раковинами. Как же гениален этот небольшой свиток природы, этот маленький, незаметный среди огромных рыб, бог! Всматриваясь в такое совершенство форм, можно ощутить страх — человека ведь часто убивают именно красивые лесные или морские существа. Думая о Лене, я не мог представить себе ее всю, выйти за пределы ее молодости. Слепящий блеск ее образа, невозможность изъяна всего ее тела — вот что было главным, что двинуло последний год ее возраста к моему. И уже тогда, хоть и почувствовав тревогу, я сразу поверил в этот новый, похожий на ползущую совершенную улитку, смысл.

Смотря из окна сегодняшнего дня, понимая иллюзию вечности ее красоты, я с печальной улыбкой констатирую, что все равно бы, наверное, сделал тот шаг.

В один из дождливых майских дней я лежал на диване в квартире, откуда уже съехала жена, курил и небрежно удивлялся, как забывчив бывает мужчина — от него уходит жена, а ему нет дела до того, сколько лет они прожили вместе, и как все эти годы им было хорошо.

Уход жены был ожидаем. Потому что, живя рядом с ней, я ушел раньше, быстрее. А она… Сначала я ощущал сильное, двойное желание жить.

Но позже, почти ежедневно встречаясь с Леной, я стал безмятежно уставать — нельзя ведь лечь спать и проснуться дважды.

Однажды я предложил ей пойти со мной в музей, Пушкинский.

Она согласилась — вернее не согласиться она не могла: что бы я ни выдумывал, Лена, не задумываясь, кивала головой, словно все дело ее жизни теперь заключалось в том, чтобы дойти до меня, — в то время как я стоял.

В музее я повел Лену через все залы к моим любимым художникам — Ван-Гогу, Гогену, Матиссу, и она покорно как ребенок, держась за руку, шла за мной, даже не оглядываясь, — а ведь раньше она не бывала здесь никогда. Она не видела картин большинства художников, только слышала о них. Как улитка в раковине, она не представляла, что что-то существует на свете помимо нее.