Не будем представлять себе Галлию раздавленною победителем. Исторические документы не показывают нам ничего подобного. «Цезарь, – говорит его сотрудник Гиртий, – стремился лишь удержать галльские государства в дружбе с Римом и не давать им никакого повода к возмущению; обращение его с ними было почетно; именитые граждане осыпались благодеяниями; он не наложил на Галлию ни одного нового побора; он даже заботился о том, чтобы поднять страну, которая была истощена столькими войнами. Таким образом, заставляя галлов чувствовать все выгоды покорности, он без труда поддерживал мир»[248]
.Светоний отчетливо изображает участь Галлии после римского завоевания. «Она была обращена в провинцию; впрочем, многие племена, – говорит он, – были признаны союзными или дружественными общинами»[249]
. В списке таких народцев, сохранивших некоторым образом полунезависимость, мы находим тревиров, нервиев, реймов, суэссионов, эдуев, лингонов, битуригов, карнутов, арвернов, сантонов, сегузиавов и несколько других племен; a это составляло треть Галлии[250]. Остальная часть стала «провинцией» в прямом смысле, то есть страной, поставленной в подданство римского народа и подчиненной империуму его наместника. Однако произвольная власть не всегда и не по необходимости выражается в утеснении. Несомненно одно, что Галлия должна была платить Риму подати и нести в его пользу воинскую повинность. По словам Светония сумма податей, наложенных на страну, была определена Цезарем цифрою 40 миллионов сестерциев, которые соответствовали по весу восьми миллионам франков[251]: сумма эта очень низкая, и она, вероятнее всего, не выражала собою всех повинностей покоренного края. Относительно величины воинских отрядов, которые должна была поставлять Галлия, y нас нет никаких числовых данных. Скоро мы увидим, что некоторые галлы будут жаловаться на тяжесть налогов, но они жаловались на то же и во времена независимости[252]. Они будут иногда тяготиться римскими воинскими наборами (Нельзя, следовательно, представлять себе Галлию утесняемой, порабощенной, потрясенной завоеванием. Будем судить об этих событиях, если возможно, не по идеям современного ума, но по понятиям тех поколений, которые их пережили. Невероятно, чтобы жители Галлии того времени чересчур живо оплакивали потерянную независимость, потому что они никогда и раньше не составляли единой нации. Они даже не знали никакой иной формы политического союза, кроме своих мелких государств или народцев, и для развития патриотизма y большинства из них не существовало более широкого и возвышенного объекта. Так ограничен был кругозор их мысли, их обязанностей, любви к отечеству, гражданских добродетелей. Душа их была бы поражена только в том случае, если бы сложившиеся политические тельца оказались разбиты завоевателем. Однако Рим не только не разрушил их, но оставил, за редкими исключениями, нетронутым организм последних и всю их внутреннюю жизнь. Почти ни одно из галльских государств не исчезло. В каждом из них продолжали жить старые привычки, традиции, даже вольности. Большинство населения, мысли и взоры которого никогда не заходят за пределы очень тесного круга, не заметило даже, чтобы произошла значительная перемена в их существовании.
Правда, каждое из галльских государств было с тех пор подчинено чужеземному могуществу. Некоторые высокие души должны были скорбеть об этом, но большинство охотно приспособилось к новому положению. Они сравнивали настоящее с прошлым и особенно поражались при этом тем обстоятельством, что прошлое было полно смут и страданий, настоящее же оказалось спокойным и мирным. Не было более места для междоусобий из-за соперничества государств друг с другом. Нигде уже не раздирали люди один другого за интересы аристократии или за народное дело. Независимость выражалась в беспрерывных войнах; римское владычество стало миром.
У римских писателей того времени часто попадается одно выражение, которое, по-видимому, постоянно употреблялось и в обыденной речи. Чтобы обозначить совокупность земель, подчиненных верховной власти Рима, говорили: римский мир (