Ринго Старр

В большинстве репортажей по этому делу подчеркивалось, что землевладельцы не имеют ничего против того, чтобы там жили Старки. Когда «The Beatles» отказались от употребления запрещенных наркотиков, Старр был единственным из них, кто действительно перестал их употреблять и некоторое время к ним не возвращался, хотя и заявил:

«Кто сказал, что выпивка и сигареты не такой же наркотик, как и «травка»?

Тем не менее в 1973 году он без колебаний согласился выступить с заявлением против наркотиков на американском радио. Он, видите ли, ширялся не так часто, как все эти чудаки. Джордж, который хранил у себя кокаин незадолго до ареста Леннона, так же как и Джон, он втайне баловался наркотиками; ходили слухи, что он собирался стать кришна–бхактой, постричься наголо, ну и все в таком духе. После того как в его жизни появилась Линда, даже Пол — который всегда был воплощением нарциссизма — оброс бакенбардами и стал неряшливо одеваться.

Вне зависимости от того, кто из битлов был любимчиком у того или иного журнала — Пол у Jackie, Джон у Disc, — Ринго был неизменно вторым. Ринго, который, кажется обрел вечное блаженство в кругу семьи, полагал: «…меня считают самым обычным человеком, таким заурядным семьянином. Люди сравнивают себя скорее со мной, чем, скажем, с Джоном». Когда в 1969 году .ATV

приобрела большую часть акций Northern Songs, Старр купил свою долю за восемьдесят тысяч фунтов, иначе на сегодняшний день у него не было бы денег («если я чувствую, что меня надувают, я сразу же ухожу в сторону»). Несмотря на то что Ринго уже давно ни в чем не нуждался, он не позволял себе жить в праздности, как многие из тех, кто «имеет такую кучу денег, о которой я даже не мечтал».

Его секретарь сортировал письма с прошениями («Я всегда помогал действительно талантливым людям, а проходимцы не получали ни пенса»). Еще одним «профессиональным риском» человека–у-которого–все–есть была проблема выбора:

— В коллекции у моего друга Рэя из Ливерпуля всего сорок пластинок; он знает и любит каждую из них. У меня их что–то около тысячи, и я иногда даже не знаю, которую из них поставить.

Тем не менее нельзя сказать, что Ринго с теплотой вспоминал годы бедности, проведенные в Ливерпуле:

— Это был полный мрак. Не думаю, что хотел бы снова там жить. Я не превратился в подобие моего папаши, как это сделали многие из тех, кого я знал в Ливерпуле. Мне было бы очень трудно жить с теми, кто рос рядом со мной, — я бы дважды подумал, прежде чем надеть, скажем, зеленый костюм в желтый горошек.

Присущая ему страсть к перстням на пальцах со временем поутихла, но, предвосхищая десятилетие, несовместимое со словом «изящество», Ринго пристрастился к столь немыслимым нарядам, как ярко–красная рубашка, горчично–желтый галстук с булавкой, украшенной драгоценным камнем, зеленый костюм в белую полоску и меховые ботинки до колена. Верх аристократизма — «я заявился на свадьбу двоюродного брата в старомодном золотистом костюме, не особо шокирующем, и некоторые из незваных гостей пытались на меня «наехать».

Что касается выбора блюд на подобных мероприятиях, то для семейства Старки не делалось никаких исключений (единственно, делалась скидка на то, что Ринго терпеть не может лук); их первая попытка стать вегетарианцами продолжалась всего несколько недель, хотя Ринго «никогда не хотел никого убивать, даже муху». Дальние родственники, которые пытались наладить близкие отношения со своим знаменитым родственником, были поражены, насколько он напоминал их отцов — и даже дедов. Тем временем Ринго держал руку на пульсе всех изменений в рок–музыке по ту сторону Атлантики, хотя и придерживался мейнстрима — в числе его фаворитов были «Canned Heat», «Blood, Sweat and Tears», гитарист–виртуоз Рай Кудер и барабанщик Джим Кельтнер из «Gary Lewis and the Playboys» («он доставляет мне гораздо большее удовольствие, чем любой джазовый ударник, который превосходит его по технике»}.