Риск, борьба, любовь

Забыв о бритье, я высунулся в окно. Люди бежали как сумасшедшие, налетали друг на друга, спотыкались, падали, вскакивали и снова бежали наперегонки. Все будто ошалели. Негры, словно на пальмах, повисли на столбах и, закатив глаза, так что видны были одни белки, что-то шептали — должно быть, читали молитвы. Хромой «стриж» — даром, что был одноногий — скакал как кенгуру. Перемахнув барьер, он вихрем пронесся через манеж. Костыль и клюшка в его вытянутых в стороны руках казались какими-то фантастическими ощипанными крыльями. Перелетая через туго натянутый канат, сторож зацепился за что-то культяпкой. Перевернувшись через спину, он резво вскочил на единственную ногу и скрылся из виду. С легкостью бабочки промчалась толстущая баба.

Я оцепенел. Все говорило о панике.

На лестнице послышался топот, и в незапертую дверь моей комнаты забарабанили. Я подскочил к двери, пытаясь открыть ее. Но тот, кто ломился снаружи, видно, налег плечом, и дверь не поддавалась. С трудом отжав дверь, я увидел запыхавшегося директора цирка. Его выпученные бесцветные глаза стали совершенно круглыми, в них прыгал отчаянный страх. Не в состоянии произнести ни слова, он, задыхаясь, хлопнул себя по толстому животу и пухлым пальцем указал в сторону зрительного зала.

— Что случилось?! — догадываясь о самом страшном, закричал я и схватил полотенце, чтобы вытереть пену с лица.

Губы не повиновались директору. Некоторое время вместо слов изо рта его лишь брызгали слюни, мешая бедолаге говорить. Наконец он хлопнул руками по бокам и, видимо, ассоциируя мое лицо с чем-то ужасным, прокричал:

— Что ты здесь сидишь в пене, когда там, — и снова махнул рукой в направлении манежа, — тигр во-о-о-от, — он широко развел руки, — с такой бородой бегает?!

А по лестнице уже топотали еще какие-то ноги. Но я уже понял все. Тревога! Хищники на свободе!

Вниз по лестнице я летел не тише, чем тот ночной сторож. Глаза жадно шарили по сторонам: хоть бы швабра, ножка стула, ведро с известкой! Но на моем пути, как ни странно, не попалось ни одного предмета из тех, что целый день мозолили глаза, а сейчас могли бы пригодиться как оружие для защиты от хищников.

Пробегая мимо гардеробных, я увидел не вышедших на свободу зверей, а толпу пытающихся спрятаться артистов и служащих. В бочке с известью прыгал канадец, которому, видно, крепко щипало пятки. Какой-то негр забрался под самый потолок и громко молился на неизвестном языке. Один из китайцев четко и внятно произнес «япона мать» и подпер ногой незастекленную дверь, через раму которой в поисках убежища сновали люди, не сумевшие укрыться в гардеробных. Те, кто уже затворился в гримерках, ни под каким видом не соглашались отпереть и впустить кого бы то ни было. Обезумевший китаец не понимал, что происходит. Шальными глазами он провожал тех, кто пробегал мимо, и никак не мог взять в толк: почему люди проходят сквозь дверь, которую он держит? Толстенная женщина с двумя животами — та самая, что на моих глазах «пролетела» через манеж, — сломала своей тяжестью несколько ступенек на лестнице. Теперь, заваленная обломками, она закрыла голову штанами, брошенными кем-то из маляров, и выглядывала из-под них, словно из блиндажа.

Нигде не обнаружив сбежавших хищников, я направился к фургонам. Там все было спокойно. Пересчитав своих питомцев, я убедился, что никто из них и не думал покидать фургоны. А вот львенок исчез. Фанера, которой он был отгорожен от мира, упала, и малыш отправился на прогулку.

Оценив ситуацию, я расхохотался. Так вот из-за чего сыр-бор! Видно, кто-то крикнул: «Львы на свободе!» И люди, повинуясь инстинкту самосохранения, не разобравшись, кинулись врассыпную. Но, как бы то ни было, львенка все равно нужно найти.

Не обнаружив беглеца под фургонами, я зашел в туалет. В первой кабинке взору моему предстал китаец, намертво застрявший ногой в унитазе. Плаксивое выражение узкоглазого лица было незабываемо. Нога бедолаги проскочила в отверстие, но обратно, хоть убей, не вынималась. Весь в дерьме и слезах, маленький человечек дергал ногой и жалобно приговаривал: «Моя не брала льве-енк, она сама меня сюда загнала». Львенок же, напуганный паникой, забился в другую кабинку и тоже изрядно выпачкался, правда, он не плакал и не жаловался, что его сюда загнали. Малыш лежал, прижавшись к унитазу, и полными ужаса глазенками затравленно смотрел на меня. Видно, люди, в панике мчавшиеся мимо, здорово напугали беднягу.

Я взял львенка за шиворот и водрузил на место. Закрывая проход в вольер фанерой, я вдруг услышал отчетливый стон. Решив, что мне почудилось, я было собрался уходить, и тут стон повторился. Кто-то горестно причитал: «Ой, ее, о! Ой, ее!»