Ритка

Рассказала ей о Зойке. Про Лукашевич, Лену Сидорову. О Богуславской и своем столкновении с ней не проронила и слова. Не смогла. У Кати и без того округлились глаза.

— А я-то думала!.. Бедные девчонки!

— Хм, бедные! Здесь, знаешь, какие есть?

— И все равно! — вздохнула Катя. — Это уж хуже нет, когда в семье неладно… Рита, я все хочу спросить, а Андрей… Где он? Прислал письмо? А ты? Не хочешь отвечать? Не будешь?

Она торопилась, а тут уселась на табуретку между койками. Задумалась, глядя перед собой в пол.

— Вообще-то конечно! Что у вас общего? И все равно! Читала сейчас стихи и вспомнила? Не поймет он стихи. Но все равно где-то в нем еще осталось хорошее, настоящее. Пусть вы и не встретитесь больше никогда. Все равно. Жить-то ему надо будет как-то!

Катя разгорячилась. Она и мысли не допускала, что на человеке можно поставить крест. Такая уж она была всегда. Неисправимая оптимистка. Не стала ее разуверять. А про себя решила, что писать Андрею незачем. Не тот он человек!

Наконец Катя спохватилась и убежала. Выложила из принесенного ею пакета подтаявшее мороженое в банку да так и застыла с этой банкой в руках у окна. Тут сосны расступились, открывая вид на сопки. Они нежно голубели вдали.

Директор… Как Катя сказала о нем? Озабочен ее, Риткиным, здоровьем. Озабочен. Вот это-то, пожалуй, и неприятнее всего. Уж лучше бы директор относился не так внимательно. Написал матери, все интересуется самочувствием, следит, как ее кормят… А у нее такое чувство, будто она виновата в чем перед ним. И в самом деле виновата: отказалась работать в мастерской, нагрубила из-за транзистора. Он все забыл, пропустил вот опять к ней Катю. Не нуждается она вовсе в его поблажках.

Так случается всегда: одно цепляется за другое. К этим мыслям о директоре пришлось вернуться на следующий же день.

На уроке истории завуч раздала им тетради с контрольной работой. А ее тетрадь оставила у себя, объяснила на весь класс:

— Тебе, Грачева, я поставила «пятерку». И хочу сейчас прочитать твою работу всем. Да, кстати, у тебя, наверное, был хороший учитель по этому предмету. Как его фамилия?

Ритка замешкалась, помолчала озадаченно. Чью фамилию она должна назвать? Эльвиры Андреевны или учительницы из старой школы?

— Ты что, забыла? — удивилась завуч. — Ах, у тебя было две учительницы? И, вероятно, с обеими тебе повезло. Ты хорошо чувствуешь эпоху, правильно раскрываешь ее особенности. Не путаешься в частностях, как другие. Вот послушайте, девочки…

Урок истории был в этот день последним. Как только Маргарита вышла из класса, в нем поднялся невообразимый гвалт. Поторопилась выйти. Зойка потянула в умывалку, ей захотелось пить. Зашла с ней за компанию. В умывалке у окна с раскрыто форточкой стояла, солидно затягиваясь сигаретой, Богуславская. Презрительно повела подведенными глазами в Риткину сторону.

— Еще бы тебе не писать на «пятерки»! Считай, месяц жирок нагуливала! Поишачила бы вот как мы. А все потому…

Ритка сначала не поняла: о чем это она? Но почувствовала недоброе.

— Ты опять? Что ты сказала? Повтори!

Тонкое лицо Богуславской погрубело от едкой усмешки. Она оглянулась, явно поджидая кого-то, по всей вероятности, Дворникову.

— Думаешь, побоюсь? В любимчиках у начальства так запросто не ходят.

— Ты!.. Обо мне думай что хочешь, мне все равно. А директора не смей…

— Вот-вот, — понимающе закивала Богуславская. Она не успела больше ничего добавить. Между нею и Риткой встала Зойка, взмахнула учебником:

— Не трожь ее, слышишь? А то как дам сейчас!

Голос Зойки прозвучал отчаянно звонко. На него в двери ввалилась целая ватага, послышались вопросы:

— Что это у вас тут? Кто?

Богуславская швырнула недокуренную сигарету в угол, процедила сквозь зубы уже Зойке:

— А ты чего взъелась? Тебя трогают?

— Ну, знаешь, — рассудительно и совершенно спокойно, как это умела только она, проговорила Лена Сидорова, она, оказывается, все видела и слышала, — ты, Элька, все-таки думай немного прежде чем сказать. А то получается, у тебя не только глаза, но и мозги овечьи.

Было такое впечатление, что умывалка взорвалась: так девчонки расхохотались, враз и во весь голос.

Богуславская снова оглянулась. Видимо, без Дворниковой ей было не по себе. И все поняли это, обступили Телушечку еще теснее. Теперь на нее поглядывали уже с интересом. Богуславская обозлилась:

— Ну? Чего вы? Уставились.

— Мы-то ничего, — возразил кто-то. — Ты первая начала.

И тут послышался миролюбивый голос Лукашевич:

— Да, ладно, девчонки! Что вы в самом деле? Ну, брякнул человек, не подумав. С кем не бывает?

Это заступничество Лукашевич, кажется, задело Богуславскую больше, чем крик Зойки.

Вскинула голову и двинулась к выходу. Перед ней расступились, кто-то бросил в спину:

— Ох, и вредная же!

— Мы тоже хороши, — опять возразила та же Лена Сидорова. — Пляшем под ее дудку. А чего она нам? Чем она лучше нас? Что шоколадом объедается? Уж лучше каша каждый день да своя. И без нейлоновых обносков можно обойтись. Хожу я в простых чулках, и никто их с меня не снимает.

— Ну, ты! — фыркнул кто-то. — А чего ты по себе о других судишь?