Ритка

Катина мать на кладбище не поехала, осталась, чтобы подготовить все к возвращению после похорон, зато Катя и Иван Николаевич не отходили от них с матерью ни на шаг. Мать вообще-то держалась молодцом. Только когда мужчины подняли гроб на белых полотенцах, торопливо глотнула воздуха, схватилась рукой за горло, но тут же справилась с собой. И на кладбище не причитала, как другие женщины, бросила несколько горстей земли на гроб в могилу и стояла над ней с закаменевшим лицом до тех пор, пока не вырос желтый холмик свеженакопанной земли. Потом долгим взглядом обвела тесные ряды могильных оградок, их особую кладбищенскую синеву (почему красят именно синим? — спросила себя Ритка), одинокие деревья, видимо, только теперь, в эту минуту, осознав, где отныне будет покоиться тело мужа…

На ночь Катя увела к себе. С матерью остались женщины. Утром Катя заторопилась в школу, а она — к матери. В квартире удушливо пахло пихтовой хвоей, но мать уже поднялась, собираясь приняться за уборку. Мыли, скребли, чистили вместе. Выжимая тряпку, мать сказала:

— Может, не поедешь сегодня?

Опасаясь обидеть ее, напомнила:

— Заниматься же надо. Конец учебного года.

Мать согласилась:

— И то верно. Вот схлынет жара и поедем.

Вернулась из школы Катя, позвала:

— Пройдемся?

Оглянулась на мать, не хотелось оставлять ее одну. Она сказала:

— Ступайте, а я прилягу немного. Может, и вздремну.

День был без солнца, но какой-то парной, душный. Катя свернула в незнакомый переулок, и вдруг впереди вместо серой коробки очередного здания медово зажелтели сосновые стволы. Сосны тут, в их квартале?

— А ты разве не знала? — удивилась Катя. — Их нарочно оставили. Мы с Олегом часто сюда ходим. Посидеть, послушать, как они шумят. И вообще, знаешь, давай осенью подобьем жильцов нашего дома насадить вокруг деревьев? Сто двадцать квартир. Столько же и деревьев насадить можно. И чтобы каждая семья отвечала за свое дерево. Я себе два возьму. Березку привезу и рябину.

Подлеска под этими городскими соснами, конечно, не было. И травы — тоже. Только старая хвоя. Сосны замерли. Высоко, в их вершинах, ни шороха, а в стволах будто пульсировало что-то. Ритка прижалась к одному из них, ощущая щекой глянцевитую кожицу, призналась неожиданно для себя:

— Я, наверное, в лесоводы пойду. Сажать деревья. А то их все вырубают и вырубают. Конечно, если получится с учебой.

Катя уселась на хвою под одной из сосен, плотно сомкнув колени.

— Это хорошо, что ты уже надумала, куда пойти. А я все мучаюсь, не могу решить. Одно утешение: впереди еще больше года. Олегу повезло: он автоматикой увлекается, телемеханикой. Ты бы посмотрела, что у него дома! Вся комната железом забита. И мать ничего, не ругается.

Почему-то вспомнилась Томка, ее мольба.

— Ты любишь Олега?

Катя не смутилась, не отвела ясного взгляда.

— Даже и не знаю. Может, я еще не понимаю, что это такое — любить? Я всегда радуюсь ему, мне хорошо с ним. Он чуткий, всегда сразу догадывается, какое у меня настроение.

Катя загляделась на крошечного муравьишку, он упал ей откуда-то на плечо, на короткий рукав белой кофточки.

— Но сказать, что я люблю его, без ума от него, нет, не могу. Иногда он даже мешает. Только настроишься позаниматься, а он придет. А ты? Любишь кого-нибудь?

Отозвалась ей не сразу, тоже заглядевшись на муравьишку:

— Сейчас нет, не люблю. И вряд ли полюблю когда. Ну, как об этом рассказывают обычно, пишут.

— Не зарекайся, — по-взрослому сказала Катя. — Встретится человек — на край света за ним пойдешь.

— Таких и не бывает. Это все женщины выдумывают… Смотри-ка, брусничник!

И верно, у самого ствола сосны, возле которой сидела Катя, незаметный в хвое, тянулся к свету неровный коричневый стебелек и на нем три кожистых полукруглых листочка.

Постояли с Катей на коленках перед ним. Катя сказала озабоченно:

— Не затоптали бы! Не смотрят же под ноги… Ой, слушай, а ведь нам уже пора.

Вроде бы ни о чем и не поговорили с ней там, под соснами, но побыли вдвоем, и на душе потеплело.

Это чувство не оставило и по дороге в училище. Только все боялась, о чем они будут говорить с матерью, когда останутся одни? Говорить не пришлось: автобус был, как всегда, переполнен. А потом, выйдя из автобуса, долго не могли прийти в себя от духоты.

Дождя еще не было, но с востока надвигалась лохматая грозная туча. А на западе, над сопками, сгрудились облака. Там было светло, солнце еще не село, его лучи пробивались сквозь облака, ярко расцвечивая их то оранжевыми, то фиолетовыми полосами, густо синела синева между ними и было празднично, необычно.