Ритм войны. Том 2

Дул и Мазиш заботились о Сияющих. Венли отвела их в сторону и прошептала:

– Время пришло. Мы готовы к уходу?

– Наконец-то, – в ритме волнения сказал Дул. – Мы собрали пайки, фляги с водой, одеяла и кое-какую дополнительную одежду из того, что нам дали для ухода за Сияющими. Харель держит все это в тюках, спрятанных среди других припасов в кладовке, которую нам выделили.

– Все готовы, – сказала Мазиш. – Им не терпится. Мы думаем, что сможем продержаться на холоде несколько месяцев.

– Нам понадобятся эти припасы, – сказала Венли, – но, возможно, не придется выживать в горах. Смотрите. – она показала им грамоту, которую дала Рабониэль. – С этим мы сможем пройти через Врата – и никто не задаст лишних вопросов.

– Может быть, – сказал Дул в ритме благодарности. – Итак, мы отправляемся в Холинар, но что дальше? Вернемся к тому, с чего начали.

– Мы берем припасы и с помощью этой грамоты покидаем город, – объяснила Венли. – Мы пойдем на восток и исчезнем в пустыне к востоку от Алеткара, как это сделали мои предки много поколений назад.

«А потом отправимся на Расколотые равнины», – подумала она.

Но… это займет слишком много времени. Сможет ли Венли найти способ разведать путь, используя помощь Небесных? Может, высадиться поближе к Ничейным холмам, не раскрывая, что она на самом деле ищет?

Похоже, для такого одной грамоты не хватит. Кроме того, Рабониэль знала о выживших слушателях. Наверняка она в конце концов расскажет об этом другим Сплавленным.

В данный момент Венли было все равно.

– Соберите остальных, – прошептала она. – Люди скоро попытаются спасти Сияющих. Хаос должен прикрыть наш побег. Нам нужно уходить через день или два.

Двое других настроились на ритм решимости; они доверяли ей. Больше, чем она сама себе доверяла. Венли сомневалась, что найдет прощение среди слушателей, которые сбежали от Сплавленных. На самом деле она ожидала обвинения, осуждения.

И все же… Венли попытается добраться до них. Ведь когда они сбежали, то забрали с собой ее мать. Джакслим может быть мертва, а если нет, то ее разум по-прежнему искалечен возрастом.

Как бы то ни было, она последняя – единственная, – кто все еще способен любить Венли, несмотря ни на что.

97. Свобода

Как тот, кто страдал столько веков… как тот, кого это сломало… я прошу найти Мишрам и освободить ее. Не только для ее собственного блага. Ради блага всех спренов.

Ибо я верю: заперев ее, мы нанесли Рошару бо́льшую рану, чем осознавали.

Изыскания Навани приобрели лихорадочный характер, в ней проснулось неистовство, граничащее с безумием. Работа поглотила ее целиком. Раньше она все планировала, а теперь просто подкидывала топливо в костер. Она почти не спала.

Ответ был где-то рядом. Ответ что-то значил. Она не могла объяснить почему, но ей нужна была эта тайна.

Еда стала отвлекать. Время утратило смысл. Она убрала часы, чтобы они не напоминали о человеческих конструкциях, таких как минуты и часы. Она искала что-то более глубокое. Более важное.

Собственные поступки отчасти ужасали. Навани оставалась собой – женщиной, которая укладывает носки в ящике так, чтобы они лежали параллельно друг другу. Она любила закономерность и порядок. Но в поисках ответа на главный вопрос она обнаружила, что может оценить по достоинству нечто совершенно иное. Первозданный хаос неорганизованных связей существовал наряду со всеобъемлющей упорядоченностью – и то и другое означало самозабвенное преследование одной и той же цели.

Сможет ли она найти противоположность пустосвету?

Буресвет и пустосвет обладали полярностью. Они притягивались к звукам, как железная стружка к магниту. Поэтому ей нужен был тон, который отталкивал свет. Нужен был противоположный звук.

Ей нужны были плавные тоны, поэтому она заказала цуг-флейту и медный рожок с подвижной трубкой. Однако больше всего ей нравился звук пластин Рабониэли. С ними было трудно определить степень изменения звука, но Навани могла заказывать новые и быстро их получать.

Ее исследования перешли от теории музыки – где некоторые философы утверждали, что истинной противоположностью звука является тишина, – в математику. Математика учила, что существуют числа, связанные с тонами, – частоты, длины волн.

На самом фундаментальном уровне музыка была математикой.

Навани снова и снова воспроизводила тон, соответствующий пустосвету, внедряя его в свой разум. Она слышала его во сне. Она играла его первым делом, когда вставала, наблюдая за узорами песка, которые он образовывал на металлической пластине. Танцующие крупицы, подпрыгивающие вверх и вниз; пики и впадины.