Ривер

— Рафаэль? — в конце концов прорычал Ривер. — Он хотел, чтобы ты обрезала мои крылья и пристрастила к вину из мозгов? Почему?

— Ему было нужно, чтобы ты не стоял на пути и не смог удержать от того, что мне пришлось сделать, чтобы остановить Апокалипсис.

Гнев застил синие глаза Ривера, в них начали кружить облака и сверкать молнии. Сексуально. Харвестер всегда любила темпераментных мужчин.

— Ничего себе. Ты могла сдвинуть меня со своего пути и не прибегая к пыткам. — Ривер прищурил глаза, в которых уже разразилась настоящая буря. — Так и в чём состояла идея?

Харвестер снова двинулась в путь, надеясь убежать от собственных поступков, но нет, Ривер всё это так не оставил, его полыхающий взгляд напоминал о том, что она сделала.

— Ну и?

— Не моя. Рафаэля.

Они встретились на нейтральной территории в пещере в Центральной Америке, где Харвестер попросила архангела пересмотреть решение, но тот стоял твёрдо на своём и утверждал, что Ривера надо вывести из строя и заставить страдать.

Когда она твёрдо отказалась, Рафаэль пригрозил забрать то, что Харвестер лелеяла в памяти. Единственное, что осталось из жизни Виррин — её воспоминания об Энриете.

И не важно, что некоторые из этих воспоминаний ужасны.

А по большей части воспоминания были о счастливых временах, когда она и Энриет учились охотиться на демонов, кататься на лошадях или просто когда лежали на лугу, наблюдая за пастухами и их овцами.

Харвестер цеплялась за эти воспоминания, когда теряла веру в причину, по которой ставила путь падшего ангела на первое место. Они давали ей цель.

И больше всего остального, включая спасение мира и предоставление Всадникам спокойствия и счастья в их жизнях, её воспоминания об Энриете помогали Харвестер сбегать от цепей в подземелье отца.

— У тебя и так больше воспоминаний, чем должно быть, — заметил Рафаэль. — Ты не помнишь, как он выглядит, но помнишь, что он делал. Никто, за исключением, наверное, Лилит об этом не помнит. Для всех остальных он существует только в историях Четырёх Всадников Апокалипсиса.

Харвестер по-прежнему не знала, почему у неё остались воспоминания, которых у других нет, но Рафаэль — такой вот придурок — никогда не отвечал ей на этот вопрос.

— Чёртов ублюдок, — выплюнула Харвестер. — Тебе настолько важно, чтобы Ривер страдал, что шантажом толкаешь меня на это преступление?

— Да. — Рафаэль стряхнул с плеча паутину. — Так что, хочешь, чтобы я забрал у тебя воспоминания об Энриете?

— Нет. — Ярость взревела в теле Харвестер, присоединилась к боли, против воли взывая к демонической сущности. Она терпеть не могла эту штуку в стиле Халка — от ярости до ангельского спокойствия, — но такова сущность падшего ангела. Порочная и уродливая. — Я всё сделаю.

Рафаэль поморщился от отвращения к Харвестер.

— Хорошо. — Он исчез, но голос завис ещё на несколько секунд в воздухе. — Заставь его страдать. И не заставляй меня снова встречаться с тобой. Ты просто ужасна.

Да, Рафаэль был тем ещё засранцем.

— Тебе нравилось причинять мне боль? — спросил Ривер злым как и взгляд голосом.

Да уж. Харвестер считала это разумным вопросом, учитывая, что сделала всё возможное, чтобы заставить Ривера поверить, что ей нравилась каждая минута его страданий, но по какой-то причине ей больше не хотелось, чтобы он плохо о ней думал.

Может, в ней действительно по-прежнему была хорошая часть. Харвестер многое сделала за команду добра, но, честно говоря, никогда не ощущала себя хорошей.

Особенно из-за того, что все её дела во имя добра были предосудительными.

Например, мучение Ривера.

Харвестер смотрела вперёд, избегая его взгляда.

— А ты получил удовольствие от того, что Гетель мучила меня пиками.

— Нет.

— Ладно, пошли.

Они шли в тишине, а дымчатые падальщики как вонючие призраки следовали за ними.

— Харвестер, — произнёс Ривер уже более спокойно, — зачем ты пала?

— Мне нужно было присматривать за Всадниками.

Золотистая грива Ривера высохла и теперь идеальными, блестящими волнами обрамляла щёки и спадала к подбородку, когда он медленно кивнул.

— Я знаю. Но почему Всадники настолько для тебя важны?

Харвестер обдумывала свой ответ, но всё казалось неубедительным. Потому что я любила их отца. Потому что дала обещание. Потому что была идиоткой. В конце концов она остановилась на:

— Ты не поймёшь.

Ривер разразился чередой ругательств.

— Терпеть не могу, когда люди так говорят. Ты понятия не имеешь, что я пойму, а что нет. Не принимай за меня решения. Так может попытаешься объяснить?

От его тона Харвестер оказалась на грани, и не важно сколько раз она повторяла, что нужно подавить влияние своей злой сущности, сделать над собой усилие и поговорить, а не начинать сразу спорить, но всё же раздражённо выплюнула:

— И с чего бы я должна это делать?

Ривер стиснул челюсть.

— Может, потому что я рисковал своими крыльями, чтобы тебя спасти.

— Я тебе об этом не просила, — напомнила Харвестер ему уже раз в миллионный. — И если ты собираешься меня попрекать этим до конца жизни, то почему бы нам сейчас не разделиться и пойти каждый своим путём. Я сама о себе позабочусь.