Рижский редут

Я кое-как проглотил кашу, количество коей во рту явно было избыточным, и медленно пошел прочь, ломая голову, что означает эта неприятельская музыка. Меня обогнали два молодых звонкоголосых еврея в черных своих кафтанах и шляпах, в белых чулках. Они говорили на свой лад, зная немецкий, я мог разобрать их речь, хотя и с трудом. И когда понял – огорчился примерно так же, как за игнатьевским забором, слушая сердитое ворчанье старика Ларионова о простынях. Идет война, товарищи мои и родственники – кто в кавалерии, кто в пехоте – служат Отечеству, рискуя жизнью своей, Артамон и Сурок на лодках караулят пруссаков, чтобы помешать им переправиться через Двину, а эти господа рассуждают о приданом, которое один из них собирается через неделю взять за невестой!

Очевидно я, бредущий с низко опущенной головой, показался им странным, и жених обернулся. На лице его была тревога. А само лицо принадлежало мальчику лет четырнадцати, не более, высокому и тоненькому, очень белокожему, с огромными черными глазами, неизменными пейсиками и тем, что я в лучшем случае назвал бы зародышем бороды. Усики у него, впрочем, уже имелись и для таких лет порядочные. Товарищ, взяв его за плечо, увлек мальчика-жениха за собой, а я остался в недоумении – для чего в столь раннем возрасте жениться.

Пришло мне было в голову нагнать их и спросить, не слышали ли они за корчмой каких-то подозрительных звуков. Но я от этой мысли отказался. Вряд ли они пожелали бы толковать с чумазым русским огородником, который ни с того ни с сего обращается к ним по-немецки. Будь я в офицерском мундире – иное дело.

Я пошел дальше со странным чувством, мне было хорошо, невзирая на все мои беды. Жаркий ли день тому причиной, съеденная ли каша, – я не знал. Что-то во мне вдруг успокоилось, и взгляд на мир изменился. У меня не было более ощущения потерянного времени, а оно меня допекало с того самого дня, как я сбежал от частного пристава Вейде. Мне казалось, что я, слоняясь по городу, выслеживая возлюбленную Артамона, прячась бог весть где, даже помогая матросам на канонерской лодке, зря трачу время – и это сродни преступлению. Настолько я привык отдавать это самое время портовой канцелярии!

А сейчас на душе вроде бы посветлело, и я уже понимал, что просто занимаюсь иным делом, не менее важным.

Впоследствии я додумался, откуда во мне взялось это понимание. Я, изволите ли видеть, до сих пор нуждаюсь в чьем-то руководстве. Это не плохо и не хорошо – я так устроен. Когда вдруг явилось, что руководить мною некому, я впал в растерянность. Шешуков, как я понимал, помочь мне не мог, а родственники мои могли разве что спрятать меня, но уж никак не указать мне путь, на котором я смогу очиститься от подозрений, восстановить свое честное имя и найти подлинного убийцу Анхен. Они пытались, но мы, все трое, были ровесниками, и всякую попытку одного из нас командовать прочими восприняли бы очень злобно. В итоге я чувствовал себя потерянным, как котенок, заблудившийся в лопухах.

И вот явился сержант Бессмертный, который так же, как кучер уверенно собирает в руке вожжи своих коней, твердо взялся за вожжи моего странного дела и стал руководить расследованием со спокойствием и логикой. Я сейчас не просто шагал по пыльной улице предместья, а делал то, о чем смогу ему наутро доложить.

У меня хватило ума не праздновать победу оттого, что я отыскал местожительство Ларионовых. Раз женщины уже занялись там стиркой, значит, семейство расположилось в доме на Столбовой основательно и никуда не денется. Но я должен был найти не старика Ларионова, а его буйного отпрыска. Отпрыск же мог оказаться где угодно. Особливо, коли у него были нелады с суровым папенькой.

– Логично! – сказал бы Бессмертный.

Дальнейшие мои действия подчинялись доподлинной математической логике. Взяв прутик, я начертал на земле примерный план этой части предместья, славного тем, что улицы тут уже были длинные и прямые, как в приличном городе, а не загибались и не петляли, как в крепости. Я отметил игнатьевский дом и обвел его широким кругом, на плане круг имел радиус в пять вершков, а в действительности – не менее полуверсты. Далее я постановил двигаться, примерно придерживаясь этого круга, и не приближаться к дому более, чем на указанные полверсты. Неизвестно, как дальше пойдет охота на Яшку, а сейчас я не желал, чтобы меня заметили и запомнили люди, которые, возможно, что-то знают о купеческом сынке.

Итак, я пошел по кругу, на деле представлявшему собой сложную угловатую фигуру, спрашивая встречных об игнатьевском доме и о Якове Агафоновиче Ларионове, сыне старого Ларионова, при этом я выражал опасение, не уехал ли Яков Агафонович в Двинск или в иное место.

Иные по моему описанию Яшку признавали, иные даже знали, что он в ссоре с отцом. Но никто его после пожара не встречал. И я даже забеспокоился, что он, прячась где-то или даже лежа в беспамятстве (при ране в грудь неудивительно), мог остаться в доме, назначенном к сожжению, и погибнуть лютой смертью.