Робеспьер

Выступив у якобинцев 1 жерминаля, Робеспьер призвал к бдительности и, уничтожив один заговор, не успокаиваться и «раздавить их все». Затем он снова исчез — на целых десять дней, вплоть до 11 жерминаля. Депрессия, упадок сил, а возможно, и необходимая пауза, чтобы принять еще одно роковое решение: убрать Дантона и его сторонников. Решение тяжелое во всех отношениях. Но главное — в чем можно обвинить Дантона? Дантон человек 10 августа; Дантон поддержал его в борьбе с жирондистами; Дантон народный трибун; Дантон умен, он всегда настороже и никогда не говорил глупостей даже в шутку. Во время их последней встречи, которую устроил Бийо-Варенн , Дантон сказал: «Если мы разойдемся, не пройдет и полугода, как набросятся и на тебя, Робеспьер». Его предсказание разозлило и одновременно напугало Робеспьера. Он давно уже люто ненавидел Дантона: тот вкусно, по- раблезиански, любил жизнь, а Неподкупный непрестанно возвращался к мыслям о смерти: «...если мне придется умереть, я умру без упрека и без позора... Я достаточно пожил...» Дантон нередко оспаривал его решения. «Он посмел потребовать в Якобинском клубе для них (последних произведений Демулена. — Е. М.)

свободы печати, в то время когда я предложил для них честь быть сожженными», — отметил Робеспьер в записной книжке. Но больше всего ему были ненавистны насмешки Дантона над добродетелью. «Слово “добродетель” вызывало смех Дантона; нет более прочной добродетели, говорил он шутя, чем добродетель, которую он проявлял каждую ночь со своей женой. Как мог человек, которому всякая моральная идея чужда, быть защитником свободы?» Заметки Робеспьера о дантонистах, исполненные клеветнических измышлений, искажали всю историю участия Дантона в революции. Все, кто знал Дантона, уговаривали его бежать. А он отшучивался, оставляя для потомков готовые афоризмы: «Нельзя унести родину на подошвах своих башмаков». Дантон понимал, что такому человеку, как он, в стране не спрятаться, а покидать Францию он не хотел. «Мне больше нравится быть гильотинированным самому, чем гильотинировать других», — говорил он друзьям.

В ночь на 11 жерминаля Дантон и его соратники были арестованы. Чтобы получить согласие на предание суду наиболее влиятельных деятелей революции, пришлось уламывать Конвент. Робеспьер даже пригрозил депутатам: «Люди низменные и преступные всегда боятся падения им подобных, потому что, не имея перед собой ряда виновных в виде барьера, они чувствуют грозящую им опасность». Назвав Дантона «давно сгнившим идолом», он заявил: «Мы не хотим привилегий, не хотим идолов!» А когда собрание, растерявшись, застыло в молчании, отчетливо добавил: «Когда-то я был другом Петиона; но как только тот сбросил маску, я порвал с ним... Дантон захотел занять его место, и теперь он в моих глазах не более чем враг народа».

Следом пространную речь, составленную на основании заметок Робеспьера, произнес Сен-Жюст; он же зачитал обвинительный акт: «Предъявить обвинение Камиллу Демулену, Эро, Дантону, Филиппо, Лакруа, обвиняемым в сообщничестве с Орлеаном и Дюмурье, с Фабром д’Эглантином и врагами республики, а также в соучастии в заговоре с целью восстановить монархию и свергнуть национальное представительство и республиканское правительство». Опасаясь, что если Дантон заговорит, выступит в защиту свою и своих товарищей, то присяжные их оправдают, Робеспьер потребовал Конвент лишить подсудимых слова. Требование исполнили, и трибунал приговорил дантонистов к смерти. В тюрьме им зачитали приговор, и 6 апреля (16 жерминаля) все они были казнены. Говорят, по дороге к эшафоту, когда телега проезжала мимо дома, где жил Робеспьер, Дантон крикнул: «Максимилиан, я жду тебя, ты последуешь за мной!» Вечером того же дня в Клубе якобинцев Робеспьер вновь говорил о врагах свободы: «...только вонзив кинжал правосудия им в сердце, мы сможем избавить свободу от всех тех негодяев, которые ей угрожают».