Робеспьер. В поисках истины

На душе у неё было тяжело. Последние дни смутное предчувствие беды не покидало её ни на минуту. Даже и молитвой невозможно было отогнать злое предчувствие, так впилось оно ей в сердце. И, как всегда в подобных случаях, ей казалось, что опасения её подтверждаются каждым словом, каждым взглядом окружающих её. Никогда ещё племянницы не были так задумчивы, никогда ещё не смотрели на неё украдкой с такой подозрительностью, никогда не опускали с таким смущением глаз под её пристальным, проницательным взглядом. Замышляют что-то такое. Какую-нибудь невинную затею, может быть, утешала она себя, работу к её именинам или ко дню ангела игуменьи (её звали Варварой), или задумали идти на богомолье в Печорскую лавру и не знают, как сделать, чтоб их отпустили.

О, если б только это! Она выпросила бы позволение у матушки и отправилась бы вместе с ними на богомолье. Ей и самой давно хочется помолиться святым угодникам, почивающим в Киеве, и отслужить благодарственный молебен за исцеление племянниц от злого недуга.

С тех пор как они в монастыре, припадки, наделавшие столько шуму в городе, не возобновлялись.

Помог им, без сомнения, авва Симионий, который отчитывал их тотчас после печального приключения за ранней обедней, но здесь они уже окончательно оправились и как будто стали привыкать к монастырской жизни. Правда, они только промеж себя разговаривают, ни с кем не сближаются и уж не откровенничают с тёткой, как бывало прежде, но и в мир их не тянет. Мать Агния особенно зорко наблюдала за ними в то время, когда в городе справляли свадьбу их меньшой сестры, и с удовольствием убедилась, что никогда ещё не были они так благочестиво настроены, как в эти дни; усердно молились, безропотно и с лёгким сердцем исполняли возлагаемые на них послушания, точно уж давным-давно в монастыре и всё светское им чуждо.

Право же, свадьба Клавдии больше занимала чужих, чем Катерину с Марьей. Белицы, наслушавшись от городских посетителей про богатства графа Паланецкого и про подарки, которые он делал своей невесте, не в силах были сдерживать своего любопытства и приискивали предлоги забежать в келью матери Агнии, чтобы спросить у её племянниц: неужто они не поедут на свадьбу к сестрице? Ведь они даже и малого пострига ещё не приняли; им во всякое время можно выехать из монастыря, прожить в миру сколько вздумается и назад вернуться. Неужели они не воспользуются случаем увидать такие диковины, каких и в сто лет не удастся увидеть, да ещё у родной сестры на свадьбе?

Курлятьевских боярышень эти расспросы приводили в негодование.

— Не для того поступили мы в обитель, чтобы думать о мирских радостях, — отрывисто отвечали они.

Обидно им как будто было, что в них допускают желание принимать участие в этих радостях. Разве не отреклись они навсегда от мирской суеты? Разве могут они о чём-либо помышлять, кроме как о спасении души и о венцах, уготованных для праведников, что ждут их в будущей жизни?

Это было ещё весной, вспоминала мать Агния, направляясь из главного корпуса в свой домик, а теперь уж осень, но с тех пор ничего не изменилось. Всё было, как всегда, в людском муравейнике, где каждый кустик, каждое лицо ей было также хорошо знакомо, как и её собственная келья, в которой она прожила тридцать пять лет, а племянниц своих она знала со дня рождения, и ей казалось, что они ничего от неё не могут скрыть. Особенно Катерина, душой которой мать Агния овладела ещё тогда, когда случилась злополучная история с Алёшкой. Уже с тех пор повадилась Катерина подолгу гостить у тётки в монастыре, говеть здесь три раза в год, исповедываться у монастырского батюшки и при всяком удобном случае высказывать отвращение от мира. Ей ничего не будет стоить отречься от него навсегда, особенно теперь, когда её возлюбленный предался дьяволу, сделался душегубцем, и про него, иначе как с ужасом и отвращением, невозможно вспомнить. Теперь бездна между ними разверзлась ещё глубже прежнего и ей ничего больше не остаётся, как молить Бога, чтоб Он не допустил его испустить дух без покаяния, на виселице ли, от пули ли жандарма, под кнутом палача, или в мрачном руднике.

И Марье тоже нечего жалеть в миру. Бочагов женат и поселился в имении жены, далеко отсюда, в другой губернии. Ей, значит, всё равно никогда с ним не встретиться, если бы даже она и не отреклась от света.

По всему видно, что взыскал их Господь.

Один только раз затревожилась было насчёт племянниц мать Агния; случилось это летом, в сенокос, когда она застала у себя в келье скитницу Фелицату в оживлённой беседе с боярышнями Курлятьевыми. Появление тётки, вернувшейся часом или двумя ранее, чем её ждали, из монастырской пустоши, в которую посылала её игуменья, так смутило и их, и их посетительницу, что у матери Агнии зародилось подозрение. Всем известно, что люди древнего благочестия, как именуют себя раскольники, страсть как охочи совращать с пути истинного тех, кто остаётся верен православной, апостольской церкви.

И как будто давно уже племянницы её с этой скитницей знакомы, так дружески и оживлённо разговаривали они с нею.