Робеспьер. В поисках истины

— Будут сегодня отвезены и...

— И?..

— И через два дня взойдут на эшафот, — произнёс узник, по-видимому, вполне примирившийся со своей судьбой.

— Так могут вызвать кого-нибудь из нас? — спросила Тереза, заливаясь слезами.

— Нет, — отвечала Кларисса, стараясь побороть своё волнение, — нет, ещё слишком рано. Скажи ей, Оливье, что этого не может быть.

— Почему? — промолвил мрачно юноша, которым овладело отчаяние.

— Нет, нет, это невозможно, уверяю вас, что это невозможно!

Между тем присланный из революционного трибунала маленький толстый человек с красным лицом и с отвратительной улыбкой вышел из-за решётки и уселся на стул под акацией. Вокруг него разместились Гали, тюремщики и жандарм.

— Я думал, — произнёс с удивлением Гали, — что трибунал не будет заседать завтра по случаю праздника Верховного Существа.

— Вы правы, но он будет заседать послезавтра. Я также хочу быть свободен завтра и принять участие в празднике. — Он цинично засмеялся и приказал принести себе стакан вина, который и опорожнил одним залпом.

— Однако пора за дело! — воскликнул он со смехом и потребовал фонарь, так как уже начинало смеркаться; он вынул роковую бумагу, в которой были указаны жертвы гильотины.

Между тем двор переполнился узниками, явившимися изо всех помещений тюрьмы. Большинство были спокойны и хладнокровны, некоторые смотрели с ужасом на вестника смерти. Одни ожидали с нетерпением, чтобы произнесли их имя, видя в смерти конец невыносимых страданий, а другие, более слабохарактерные, надеялись, что будут выкликать не их, а товарищей.

Были, однако, и такие мужественные стоики, которые спокойно разговаривали или играли в карты. Кларисса и Тереза сидели на скамейке и не спускали глаз с представителя революционного трибунала, а Оливье стоял возле них, готовый защищать дорогих для него существ до последней капли крови, если бы выбор пал на них.

— Что же это не несут проклятый фонарь! — воскликнул наконец разгневанный маленький человек, на котором сосредоточены были все взгляды. — Я и так начну!

Он встал и начал с трудом разбирать имена, выставленные в списке.

— Первое имя Бур... нет, Лур...

— Не читайте так, — перебил его какой-то гневный голос, — вы усугубляете страдания. Это ужасно! Это ужасно!

Протестующий голос принадлежал Оливье.

— Кто смеет здесь говорить? — грозно воскликнул посланник революционного трибунала.

Кларисса схватила за руку сына и жалобно прошептала:

— Умоляю тебя, замолчи.

В эту минуту принесли фонарь, и началась правильная перекличка.

— Сурдеваль!

— Здесь! — отвечал твёрдый голос.

Из толпы вышел человек высокого роста с гордо поднятой головой и спокойно, не смотря по сторонам, направился к выходу.

Молодой граф Малье, услыхав своё имя, перестал играть с детьми и мужественно пошёл на смерть. Но старый маркиз Моклер, как только послышалось его имя, упал в обморок и был вынесен жандармами. Когда пришла очередь маркизы Нарбон, то она молча передала свою маленькую дочь маркизе Шуазель.

— Куда ты идёшь, мама? — спросил ребёнок.

— Я сейчас вернусь, моя радость.

— Не уходи, мама, не уходи, я не хочу, чтобы ты ушла.

Графиня Нарбон поспешно удалилась, громко рыдая.

Всю семью Малесси вызвали разом. Она состояла из отца, матери и двух дочерей, которые бросились друг другу в объятия, благодаря небо, что они не разлучатся в смерти. Дряхлая, седая чета — Муши и его жена — не выразила ни малейшего волнения, но рука об руку с гордым достоинством прошла через всю толпу узников, которые почтительно им кланялись. Всеобщий восторг возбудили граф и графиня Лаверн. Так как выкликнули одного графа, то графиня стала пламенно просить, чтобы её не разлучали с мужем, а когда ей в том отказали, она громко воскликнула:

— Да здравствует король!

Это одно восклицание заслуживало тогда смертную казнь, и её имя тотчас было занесено в роковой список.

Сцены необыкновенного мужества продолжались одна за другой. Маркиз Гурней молча закурил трубку у фонаря и, не говоря никому ни слова, удалился в сопровождении жандарма. Граф Брольи играл в шахматы с шевалье де Баром; когда раздалось его имя, он спокойно встал и сказал:

— Во всяком случае вы проиграли, шевалье, но не беспокойтесь, я вам дам отыграться на том свете.

Он пожал руку своему противнику, простился со всеми знакомыми, любезно раскланялся с дамами и весело вышел, словно отправлялся на банкет.

Рядом с Оливье, который стоял, крепко прижавшись к своей матери и Терезе, происходил разговор между пожилым господином и юношей.

— Вызывают Легея, — сказал последний, — разве это ваша фамилия?

— Да, и ваша также?

— Да. Вы женаты или холостой?

— У меня жена и двое детей.

— А я холостой, погодите, я пойду!

— Ну, что же, Легей! — раздался голос вестника смерти.

— Здесь! — отвечал молодой человек.

Оливье, слышавший этот разговор, бросился вперёд, желая пожать руку герою, но он уже удалился.

— На сегодня кончено, — произнёс представитель революционного трибунала, сложил свою бумагу, спрятал её в карман и цинично выпил стакан вина.

Все присутствовавшие словно очнулись от страшного кошмара.

— Слава Богу, — промолвила Кларисса, тяжело вздохнув.