Робеспьер. В поисках истины

— Вот мы его почти что за чужого считали... Отвернулась от него моя душа; годами не вспоминала я про него, что он есть на свете, — уныло причитала она прерывающимся от рыданий голосом, — а теперь и обнаружилась кровь-то... Пуще Машеньки мне его жалко... жизнь бы, кажется, дала, чтоб облегчить его скорбь... Сам, слышь, на себя донёс... Голубчик! Родной! Во всём сознался, пострадать захотел... как папенька... за всех за нас...

И вдруг, опомнившись, она смолкла и вскинула испуганный взгляд на мужа. Что же это она помешалась, что ли? Сама про искупление заговорила... Целых двадцать лет только о том и заботится, чтоб вытравить у него эту мысль из сердца, а теперь вдруг сама точно в пример ему брата ставит, точно упрекает его за то, что он медлит поступить так, как требует совесть...

Но муж её так погрузился в свои думы, что, кажется, не расслышал её слов.

— Спать пора, — объявил он и, обращаясь к монашке, предложил ей, всё также спокойно, переночевать у них.

Мать Ненила согласилась. Чем ей там, у рогожских-то, хлеб чёрный жевать, лучше здесь хоть утром поесть сладко, на день сил набраться.

Уложив гостью, Катерина вернулась в спальню. Муж её сидел всё на том же месте, упёршись пристальным взглядом в образа.

При её появлении он поднялся с места.

— Я, Катеринушка, пойду на сеновал спать, душно мне в комнате, — вымолвил он, продолжая отворачиваться от её взгляда.

У неё недобрым предчувствием заныло сердце, но она сдержала вопросы, рвущиеся из груди, и, молча перекрестив его, пожелала ему доброй ночи.

И он тотчас же ушёл торопливо, точно опасаясь, чтоб его не задержали.

Всю ночь металась Катерина в тоске на кровати, а когда стало светать, не вытерпела, сорвалась с постели, подошла к окну, чтоб растворить его. Но, потянув немного ставень, остановилась: она увидала мужа, прохаживающегося взад и вперёд под высокими и тенистыми клёнами, у изгороди. По-видимому, он не раздевался и не ложился со вчерашнего дня. Всю ночь тут, может быть, пробродил. Лицо его побледнело и осунулось, точно после жестокой болезни. Долго смотрела на него Катерина, всё ждала, не обернётся ли он в сторону дома и, увидав её, не подойдёт ли к ней со словами любви и утешения, но он продолжал шагать, понурив голову, всё по той же дорожке, не чувствуя её умоляющего взгляда.

И вдруг под чьими-то ногами, с противоположной стороны, захрустел песок, скрипнула калитка, скрытая в сиреневых кустах, в сад вошла мать Ненила и направилась прямо к дорожке у изгороди.

Вот кого он тут ждал! Условились, верно, встретиться чуть свет утром, ещё вчера, когда она оставила их вдвоём, чтоб распорядиться о приготовлении ей ночлега. «Расспрашивает её, верно, про Фёдора, — думала Катерина, следя за ними взглядом. — При мне не хотел с нею говорить про это»...

Давно уж избегает он про многое с нею говорить. Ей даже иногда кажется, что он и поездки-то дальние предпринимает, чтоб не оставаться с нею наедине. А ведь любит её, больше жизни любит.

Катерина со вздохом отошла от окна. Что пользы за ним подсматривать да воровским образом перехватить его тайну, когда он сам не хочет ей открыться! И не обманывает ли она себя, считая это тайной? Страшно взглянуть прямо в глаза правде, вот что.

В тот же день Сынков стал приводить свои дела в порядок, точно снова готовясь отбыть в дальний путь.

— И куда это наш хозяин опять собирается? — недоумевали приказчики, с которыми он беседовал о торговых сделках, долженствующих произойти не раньше зимы.

Иногда даже загадывал он дальше и толковал про то, что надо сделать в таком-то или в таком-то случае, через год и через два.

Пытались порасспросить хозяйку, не проговорится ли, но она ничего не знала. Говорить про будущее с мужем Катерина боялась. Ей казалось, что она потеряет его ещё скорее, если станет к нему приставать; убежит, чего доброго, на край света, только бы не отвечать ей.

Так прошло с месяц. В начале августа он предложил ей съездить в Троицкую лавру и отговеть там с нею вместе.

Она с радостью согласилась. Всякому случаю побыть с ним вдвоём она была рада. Чутким сердцем предчувствуя разлуку, она на него наглядеться не могла.

Они уехали в тарантасе вдвоём, с одним только кучером. Из прислуги Катерина никого не взяла.

Как поживёт он с нею целую неделю, с глазу на глаз, в посте и молитве, ничем не развлекаясь, может, и размякнет, откроет ей душу, как бывало раньше, в первые годы супружества, когда у него не было от неё тайн.

Но упованиям её не суждено было сбыться; не развязался у него язык, и не прояснился взор после шести дней, проведённых с нею почти безвыходно в церкви. Ни одной службы не пропускали Сынковы, и оба молились усердно: она о нём, а он о ней, чтоб Господь над нею сжалился и утешил её в предстоящей скорби.

Наступил, наконец, день исповеди. За всенощной, когда жена его вернулась из исповедальни и шепнула ему, что батюшка его ждёт, Алексей покачал головой и объявил, что исповедываться у отца Павла не будет.

— У кого же ты? — спросила она.