Робинзоны Вселенной

До утра никто не спал. Мэри чувствовала себя лучше, чем они смели надеяться. Но горе опустошило ее, она лежала молча, не плача, холодная и безучастная. Сердце ее превратилось в лед и как Том ни старался, ему не удавалось его растопить. Так оно теперь и будет, не навсегда, но пока само время не исцелит эту рану, след от которой останется с Мэри до конца жизни…

На рассвете Авери вышел из лагеря, взяв с собой томагавк и остывший сверток умерших надежд. Он не стал далеко отходить от лагеря. Он дошел до ручья, где они каждый день набирали воду, и выбрал высокое дерево большое и хорошо заметное. У самой воды стояло как раз такое, как ему хотелось.

— Здесь ему понравится, — как последний дурак, думал Авери. — В тени от жаркого солнца, около бегущей воды… Здесь ему не будет слишком одиноко — мы будем приходить сюда каждый день.

Затем, положив кулек с тельцем на землю, он начал томагавком рыть могилку между корнями.

Наконец ямка была достаточно глубокой. Он положил младенца, все еще завернутого в одну из рубашек Тома, в теплую землю. Теплую, теплее, чем его остывшее мертвое тело.

Авери никогда особенно не верил в Бога. Но сейчас он не мог не высказать накопившиеся у него в душе чувства. И пусть его никто не слышит. Слова сами по себе являлись своего рода погребальной церемонией. Все, что он мог предложить…

— Здесь, — тихо и твердо начал он, — я предаю земле этого мира часть тех, кого я люблю, часть нашей Земли. Если бы этот ребенок остался жив, этот мир стал бы его родиной. Он стал бы, вполне возможно, первым представителем разумной расы, родившимся на этой планете… Но точно я этого не знаю. Я так многого не знаю… Я не знаю даже, зачем нас Привезли сюда с Земли, и зачем Бог (если Бог существует) отказал этому младенцу в праве на существование… Но зато я знаю, что этими похоронами мы связываем себя с этим миром нерушимыми узами. В этом мире теперь лежит наша часть. Часть двух человеческих существ, научившихся делить радость и вынужденных теперь делить горе. Их мертворожденное дитя самой природой вещей теперь обогатит мир, в который мы когда–то пришли без всякого приглашения. Теперь с этой землей нас связывает нечто глубоко личное… Мне больше нечего сказать, ведь я не знаю, что еще здесь можно сказать. Разве что… Во имя Тома и Мэри, Барбары и меня… Аминь.

Опечаленный и несколько удивленный своими собственными мыслями, Авери начал засыпать маленькую могилку. Затем, пригладив холмик, он вернулся в лагерь.

Он шел, а его сознание упражнялось в странной, нелепой арифметике. Один — Том ранен; два — Барбара похищена; три — как следствие погиб ребенок. Один, два, три. Интересно, какими станут четыре, пять и шесть? В какую сумму они сложатся? Один — Том ранен; два — Барбара похищена; три как следствие погиб ребенок…

Ребенок погиб. Это важно. Ведь теперь они ждали еще одного ребенка. Неужели и ему придется испытывать ненужные, совершенно ненужные опасности еще до своего рождения… да и после него? Должен ли он учиться жить со страхом, которого не сможет понять?

Ранним утром, идя по хорошо знакомой ему тропинке, Авери нашел ответ на свой вопрос…

Завтрак прошел в унылом, печальном молчании. Мэри уже могла ходить, но предпочитала оставаться в палатке: глядя в пространство, отказываясь от еды. Все остальные, однако, очень хотели есть. Они обижались на свой голод, с негодованием глядели на еду, и тем не менее ели с отменным аппетитом. Каким–то образом — странная химия души и тела — горе заставляло их есть. И они ели, чтобы отвлечься. Но этого было недостаточно.

Авери смотрел на Барбару, словно она вдруг стала ему чужой. На какое–то время ему придется видеть в ней совершенно постороннюю женщину. Ему ведь надо было кое–что сделать. И сделать это он должен был в одиночку.

— Как тебе кажется, — неожиданно спросил он у Тома, — ты сможешь поднять один из этих камней? — Авери показывал на булыжники, сложенные по периметру лагеря на случай осады.

— Я могу не только поднять его, — ответил Том, приподняв брови, — но и кинуть. Мое правое плечо не пострадало.

— Давай посмотрим, как это у тебя получится.

Том выбрал один из камней.

— Как ты хочешь — чтобы я сбил один из кокосов с вон той пальмы?

— Просто брось как можно дальше.

Благодаря тому, что скала значительно возвышалась над землей, Том сумел закинуть камень почти на тридцать ярдов. При этом он, правда, поморщился от боли.

Однако Авери казался довольным.

— А ты, — он повернулся к Барбаре. — Можешь так?

— Сейчас не время для игр, Ричард.

— Это не игра. Кинь, попробуй.

Барбара ухитрилась зашвырнуть камень ярдов на десять дальше, чем Том.

— Совсем неплохо, — похвалил Авери. — Если кто–нибудь вознамерится напасть на Лагерь Два, вы двое вполне сможете развлечь их некоторое время… если, конечно, не забудете уворачиваться от копий.

— Мне вовсе не улыбается заработать еще одну дырку, — мрачно заметил Том. — Ну, у нас в запасе есть револьвер и есть ты. Так что если они попытаются взять лагерь штурмом… как бы я хотел, чтобы они попробовали!.. С их стороны это будет форменное самоубийство.