Роднички

Антон не хотел, чтобы Таня провожала его на платформе на глазах у ребят, но он уверен был, что после утреннего прощания, после всех этих слез, она не могла просто так уйти домой — наверняка из какого-нибудь укромного уголка грустно смотрит, как уходит их поезд. И в последний миг, пока Роднички еще не скрылись из глаз, ему неудержимо захотелось хотя бы издали увидеть ее, еще раз помахать ей рукой на прощанье. Он свесился с подножки, быстро оглядел уходящий берег, ближние улочки поселка, пристань с лодками, среди которых была и ее голубая лодочка, но Тани нигде не было видно.

А колея уже поворачивала влево, втягиваясь в лес. Узкий коридор просеки еще замыкал позади берег озера, но вся гладь его и большая часть поселка уже скрылись из вида. Вот и высокая труба завода, его кирпичная стена, старинные треугольники его крыш пропали за наплывающими деревьями. Исчезали один за другим последние окраинные дома поселка. А когда и проблеск озерной воды в конце просеки заглох, Антону вдруг показалось, что это не он уезжает из Родничков, а они покидают его. И покидают навеки…

Глава 13

…Умей из страшного примера,

Который слышал ты,Извлечь всю пользу.

Дж. Ст. Мильтон. Потерянный рай

В поезде, уже пассажирском, обычном, в который всей группой они пересели в Ельниках, он, взобравшись на верхнюю полку, заснул — будто провалился в сон, словно внезапно потерял сознание. А проснулся в ужасной панике. Сердце колотилось часто и сильно: тум-тум, тум-тум, тум-тум, в такт безостановочно стучавшим колесам. За миг до того, как проснулся, промелькнуло страшное сновидение — но какое именно, он забыл… Будто приподнялся перед ним какой-то огромный серый занавес, заглянуть за который ужасно хотелось (каждому хочется), приподнялся этот занавес, но, когда он с любопытством за него заглянул, то увидел нечто настолько страшное (что именно, он забыл, но такое ужасное), что он оцепенел и закричал бы от ужаса, но в груди не хватило воздуха… Резкое, отчаянное чувство ужасной потери или смерти кого-то близкого владело им.

Поезд мчался с сумасшедшей скоростью, будто падал под уклон. И даже когда он пришел в себя, увидел белые занавески на вагонных окнах и ребят, спокойно играющих в карты внизу за столиком, когда грудь отпустило и можно стало дышать, — это паническое, тоскливое ощущение потери, ужасной потери, не прошло.

Он вышел в тамбур, рывком расстегнул ворот рубашки, достал сигареты и закурил… Упругий встречный ветер сквозь щели врывался в тамбур, здесь было легче дышать. Покрытые лесом пригорки и овраги подступали здесь к самой насыпи, и в стремительном движении поезда ближние сосны то снизу заглядывали качающимися вершинами, то, внезапно вырастая, корнями взлетали выше окна. Вагонная качка и эта качка вверх-вниз за окном вызывали головокружение.