Родник пробивает камни

— А как вы недавно отнеслись к девушке?! К девушке, которой едва исполнилось семнадцать лет? Вы, старый человек, отец семейства!.. Дед нескольких внуков… А как жестоко, как несправедливо вы поступили со своим любимым учеником Путинцевым?! Но вы напрасно думаете, что на фабрику большого кинематографа есть всего лишь одна проходная и что бессменным круглосуточным начальником бюро пропусков этой фабрики является Кораблинов. Мир искусства велик, и не все дорожки и тропинки в этот мир лежат через Кораблинова. Прежде чем позорно вышвырнуть Путинцева из съемочной группы, вы назвали его плебеем и слесаренком, которому никогда не подняться до роли аристократа и благородного человека. Но вы ошибаетесь и здесь. Мир уже знает одного парнишку-ремесленника из Гжатска, который первым перешагнул черту, до которой раньше не поднимались аристократы всех времен и народов. К его счастью и к великой гордости класса, из которого вышел этот человек, он тоже был литейщиком. И самый великий судья — время — еще покажет, что может сделать в искусстве слесаренок Путинцев. Что он талантлив, вы сами звонили последние годы во все колокола — и с кафедры на лекциях, и в своем решении, кому поручить главную роль в фильме… В том, что Путинцев честен, вы тоже могли убедиться во время вашего последнего разговора с ним, после той знаменитой грозы и грома, когда вы были в ударе нежных чувств.

Светлана дрожала. Она походила на человека, приговоренного к смертной казни, которому теперь было уже все равно, которому уже нечего терять перед тем, как над головой занесут топор: обреченный решил высказать все, что теснилось в его груди.

Лицо Кораблинова побагровело. Он дышал тяжело, как буйвол, идущий в гору с непосильной арбой. В графине забулькала вода. Кто-то пододвинул ему стакан, но кто — он не видел. Стуча золотыми зубами о стенки стакана, Кораблинов сделал два крупных глотка.

— Хватит… довольно!.. Это… это… уже чересчур… — с трудом проговорил он, потирая кулаком переносицу и болезненно морща лоб.

— Великолепно! — взвизгнул профессор Бушмин и подскочил на месте.

— Бесподобно!.. — покачал головой Бельский, не переставая коситься на Сугробова, который в продолжение всего импровизированного монолога не сводил глаз со Светланы.

— Недурственно, недурственно… — басовито пророкотал патриарх русской сцены, народный артист Гудимов; пророкотал и, посмотрев на Сугробова, закатил глаза под потолок. — Вот это, батенька, попала прямо в яблочко!.. — продолжал он и вдруг неожиданно резко повернулся в сторону Кораблинова, повернулся так, что под ним застонал стул.

Этюд Светланы на этом не закончился. Не в силах побороть внутреннюю дрожь, она почти вплотную подошла к столу.

— Сергей Стратонович, вы еще надеетесь, что кругом вас сидят легковерные простаки и все сказанное мной они примут за актерский этюд? Пусть будет так! Но я еще раз повторяю, что мне больно и неприятно видеть вас рядом с Сугробовым, с профессором Бушминым, с уважаемым Дмитрием Елистратовичем Гудимовым… Простите, что грубо и резко, зато от души.

Глазами, полными слез, Светлана еще раз окинула сидящих за столом, круто повернулась и побежала к двери.

На пороге она резко остановилась и, словно забыв сказать самое главное, самое последнее, что она хотела сообщить членам комиссии, медленно повернулась лицом к сидящим за столом.

— А актрисой я буду!.. Буду!.. И слесаренка Путинцева вам не затоптать!..

Сказала и с грохотом захлопнула дверь.

…Конец был ошеломляюще-неожиданным. Члены комиссии опешили и недоуменно переглядывались.

Замешательство продолжалось не больше минуты. Тишина лопнула, как волжский лед в мартовское половодье. Над столом заметались противоречивые возгласы. Члены комиссии были взволнованны. Профессор Бушмин даже чуть не прослезился. Громко сморкаясь в платок, он потрясал над головой высохшим старческим кулачком с голубыми прожилками.

— Есть еще порох в пороховницах у русского народа! Пожар, а не вдохновение! А вы-то, Сергей Стратонович, — Бушмин тянулся к Кораблинову, — ведь на вас лица нет. Как она вас!.. А?..

— Да, я, признаться, такого огня, такого душевного накала не ожидал увидеть в этой пичужке, — покровительственно откликнулся Кораблинов, еще не совсем оправившись от растерянности, которую ему пришлось пережить. Пальцы его дрожали.

Экзамены на время приостановили.

— А глаза!.. Как выразительны глаза!..

— Ни одного лишнего жеста, ни одного суетливого движения!..

— Вы не обратили внимания, дорогие коллеги, на главное. Удивительная умница! Такой экспромт говорит не только о глубине и силе актерского таланта, но и о большой культуре ума. Не признаю таланта без ясного ума! — Профессор Бушмин громко, как петушиный выкрик, произнес свою давно, уже всем известную формулу и уставился на Гудимова.