Родные и знакомые

Смех смехом, а стояла за шуточками Хабибуллы горькая нужда. Двадцать седьмой год идёт ему. Дважды здесь, в Ситйылге, попытался он жениться. Но каждый раз не хватало тех самых «двух батманов мяса», не позволяло состояние Биктимера высватать девушку, пришедшуюся сыну по душе. Те девушки давно уже замужем, обзавелись детишками…

Райхана — последняя надежда Хабибуллы. Она рано осиротела, осталась без отца, и живёт сейчас с матерью и сестрёнкой.

— Правду сказать, у меня с Райханой всё сложилось ладно, — признался Хабибулла. — По отца замучила бедность, и я не решаюсь заговорить с ним о свадьбе. Всё ж осенью придётся объясниться со стариком. И уйти с завода, вернуться в аул.

— А разве нельзя взять Райхану после свадьбы с собой на завод?

— Похоже, её мать не согласится. Говорит — отдаст дочь, если пойду в их дом. Не пойду, такие отдаст. Поживу годик здесь.

— А что, правильно! Завод никуда не убежит, — поддержал Сунагат друга.

— А у тебя-то, у тебя как?

— У меня? Не знаю, как и сказать… — смутился Сунагат. — Ну, не буду от тебя скрывать, только ты пока Рахмету не говори — задумал я похищение.

— Иди ты!

— Вот так дела у меня повернулись. Если, конечно, получится.

— Получится! Почему бы не получиться? Это ж обычай, оставленный нам дедами-прадедами. А чья дочь?

— Отца её ты не знаешь. Девушку зовут Фатимой. Я на тебя, Хабибулла, очень надеюсь: поможешь. Мы с тобой не то что девушку — коня можем умыкнуть. Но про коня — это к слову, коней воровать не будем, а тут уж…

— Сделаем! — уверенно сказал Хабибулла.

— Дай руку!

В знак договорённости они ударили по рукам.

После этого Сунагат рассказал, как он ездил в Гумерово в гости к отчиму, как Гиляж предлагал ему высватать гумеровскую девушку — конопатую Хупанису.

— И мать уговаривала: мол, хватит шляться где-то, возвращайся, на ноги тебя поставим, хозяйствуй здесь. Но хозяйствовать там, видать, уже не доведётся. На завод меня почему-то тянет.

— Меня тоже, — вздохнул Хабибулла.

2

Наутро Биктимер проводил их, пожелав благополучного пути.

Лошадь, хоть и была она стара и худа, рысила довольно-таки бодро.

Ни Хабибулла, ни Сунагат в пути ко вчерашнему не возвращались, поскольку в телеге сидел ещё и их возница, Хибатулла, у которого до таких разговоров нос не дорос. Беседа шла обрывочная, перекидываясь, как говорится, с пятого на десятое, и касалась в основном заводских дел. От души поругали управляющего. Повеселились, вспоминая мастера по бемскому [73] стеклу толстомясого австрийца Кацеля. Рабочие обращаются к нему не по фамилии, а по прозвищу: «Здорово, господин Бем!» Ещё смешнее получается, когда прозвище удваивают: Бем-бем. Австриец, ткнув пальцем себе в грудь, втолковывает на ломаном русском языке: «Я есть кайн Бем. Я есть остеррайхер, это насифается афстриец. Я есть немецки шеловек. Ти скажи минья: каспадин Кацель, или каспадин майстер. Это есть правильно», — и с довольным видом, назидательно поднимает палец вверх. Однако рабочие забавы ради продолжают называть его Бем-бемом, а на улице так дразнят его мальчишки; Кацель злится, бранит, остановившись, дерзких мальчишек.

Насмеявшись над Кацелем, Сунагат решил было рассказать про нашумевшую в Ташбаткане кражу медведя. Но передумал, нашёл неприличным срамить будущего тестя. Вчера он не объяснил Хабибулле, чья дочь Фатима. Однако рано ли, поздно ли друг всё узнает: воду в решете не удержишь. Кстати сказать, Сунагат не придал особого значения истории с медведем, хотя она прямо затрагивала интересы его родного дяди Вагапа. Точно так же равнодушно отнёсся он и к обвинению Самигуллы в конокрадстве, тем более, что облыжность обвинения всем ясна. «В ауле к ссорам не привыкать. Вечно срамят друг друга. А уж коснётся дело маломальской поживы, никакой меры не знают, готовы душу запродать…» — размышлял он тогда.

Доехав до заводского леса, путники остановились, чтобы дать передохнуть лошади. Хибатулла распряг её и пустил пощипать травы у дороги. Заодно перекусили и сами.

Снова тронулись в путь, въехали в лес. Он становился всё гуще. Хибатулла посвистывал, подбадривая лошадь, но ехали теперь медленно. На лесной дороге не разгонишься: в колеях — грязь, порой колёса проваливаются в неё по самые ступицы, и сидящих в телеге кидает из стороны в сторону. Лес старый, дремучий, поэтому лучи солнца не достигают земли, и дорога после дождей долго не подсыхает. По обе стороны от неё стеной стоят осины, берёзы, липы, — как на подбор, высокие и прямые, почти до самых верхушек без ветвей.

В лесу царила тишина, лишь изредка нарушали её шумом крыльев стайки красногрудых пичужек, перелетавших через дорогу. Но вот сбоку, из лощины, донеслись перестук топоров и чей-то протяжный предостерегающий крик: там валили деревья на топливо для завода. У дороги стали попадаться прогалы, полянки, впереди заголубело небо. Послышался звон колокольцев. Подвода выехала на большую поляну, именуемую Берёзовым долом. На поляне расположен кордон. Колокольцами позванивал скот лесника. Навстречу путникам с яростным лаем кинулись две лохматые лесниковы собаки.