Родные и знакомые

Из Туйралов на трех санях приехала новая родня. Некоторое время спустя в лёгкой кошевке, в которую был впряжён редкой красоты рыжий жеребец, примчался Кутлугильде.

Два дня гости пировали в доме Ахмади.

И вот наступил для Фатимы день прощания с родным аулом.

С утра в Ахмадиевом дворе толклись любопытные. В женской половине дома возле Фатимы, словно пчёлы возле матки, суетились её подружки. Старшие родственницы принялись наряжать молодую. Надели на неё новое платье. На шею, прикрыв высокую грудь, повязали тяжёлый нагрудник — хакал, он был украшен коралловыми нитями, медными бляшками и серебряными монетами с изображениями невесть каких царей. Поверх платья надели зелёный елян с позументами по бортам и двумя рядами монет по подолу.

Ах, как порадовал бы Фатиму этот наряд всего полгода назад! А сейчас она ничего не видела, глаза её затуманились от слёз.

Рядом плакали в голос, заливались слезами её подружки.

Подошла мать, зашептала на ухо:

— Веди себя там, доченька, пристойно. Свекрови не перечь, без спросу на улицу не выходи…

С другого боку подступилась свекровь, зачастила:

Нет нужды — не плачь, не вой,Не чуди, невестушка,

И рассерженной совойНе гляди, невестушка!Наподобье челнокаНе мечись, невестушка…

Фатима и слышала, и не слышала припевки свекрови, ни разу не взглянула на неё. Гульямал поджала губы — обиделась: она, старшая, ломает себя, старается угодить невестке, вон и подарки свои — стёганое одеяло и перину — показать сюда привезла, а эта неблагодарная даже глаз не поднимет!..

Между тем во дворе запрягли лошадей. Заволновались, забегали ребятишки. Несколько молодаек схватили лошадей под уздцы, дабы вытребовать у главного свата выкуп.

День выдался тёплый, из низких туч медленно летели редкие снежинки.

Фатиму под руки вывели на крыльцо. Она подняла лицо к небу, постояла так мгновенье, затем шагнула на плотно утоптанный снег и решительно направилась к отцу, столбом торчавшему посреди двора.

Ахмади, хотя он и знал, что дочь в первую очередь должна проститься с ним, смотрел на неё несколько растерянно.

Остановившись в несколько шагах от отца, Фатима взглянула ему в глаза и запела:

Не на той ли на Магаш-горе

Я срывала вишни, атакай? [91]Увезут меня за сорок гор —Стала дома лишней, атакай.Из колоды вылетает рой —Пчёл летящих, атакай, не счесть.Как мне жить среди чужих одной?Что же это — кара или месть?

Только что усердно рыдавшие девушки, мгновенно притихнув, переглядывались. «Вот так Фатима! — говорили их взгляды. — У кого она такому научилась? Кто подсказал ей столь складные слова?» А енгэ, подучившие Фатиму, с замирающими сердцами следили за выражением лица Ахмади: как-то он поведёт себя?

Фатима продолжала:

Отбелила я в пруду холсты,Высушили белые в тени.

В стороне немилой, атакай,Ждут меня безрадостные дни.В белых кадках заварили мёд —Рад ли ты напитку, атакай?Будешь иль не будешь сожалеть,Дочь послав на пытку, атакай?

В толпе провожающих начали перешёптываться: «Аллах мой, надо ж так уметь! В самое сердце бьёт…» — «А отец-то терпит». — «Ничего, пусть потерпит! Позлей бы ещё надо!» Многие пожилые женщины, вспоминая горькие дни, пережитые Фатимой, и представляя, что её ждёт впереди, утирали уголками платков невольные слёзы. А там, где сбились в кучку девушки, вновь послышались рыдания. Голос Фатимы, поначалу негромкий, окреп, и зазвучал в её плаче гнев:

Дров подкинешь, атакай, в очаг —Мне не сесть у твоего огня.Не оттянет ли тебе плечоТо, что получил, продав меня?..

Чем катаец улестил тебя?Разве мало ты имел добра?Впрямь ты мне за что-то отомстил,Обменяв на горстку серебра.Не на те ли деньги, атакай,Ты купил мне камень-сердолик?Лучше б, к шее камень привязав,Утопил — убыток невелик!

От изумления у Ахмади глаза полезли на лоб, — то, что он слышал, вроде уже не походило на освящённый обычаем сенляу, — но прервать дочь он не решался.

— Ай, не могу!.. Исстрадалась, бедняжка! — вырвалось у кого-то.

Голос Фатимы чуть смягчился, теперь взяла в нём верх глубокая печаль.